Случай на Прорве - [47]

— Нет, нет, я не убивал! Это не я, это не я, — вновь затрясся Корочкин, не отводя безумных, расширившихся зрачков от пистолета.

— Ну хорошо, выйдите пока, посидите, отдохните, — предложил Вячеслав и вывел его в комнату для свидетелей, а сам направился к Сухарникову и рассказал о необычной сцене.

— Не играет? — поинтересовался тот.

— Ни в коем случае, все правдоподобно.

— Ну, дорогой, в моей практике встречались такие артисты — заслуженные психиатры со стажем не могли раскусить. Ну ладно, ладно, — согласился Сухарников, заметив, что его собеседник приготовился возражать. — Допустим, вы правы, но почему все-таки он так испугался? Неужели соучастник убийства?

— Не верится, — усомнился Вячеслав, массируя пальцами виски. — Не тот типаж. Может, знает, как все произошло, но боится — на него подумаем?

— Хорошо, не будем гадать на кофейной гуще. Он уже отдохнул. Поработайте с ним еще, но не перебарщивайте. Лучше отпустить до поры до времени.

К удивлению Вершинина, Корочкин в себя не пришел. Он продолжал оставаться в состоянии прострации. Отвечал невпопад, его знобило. Разговор стал бесполезным.

— Идите домой, Корочкин, и подумайте над своим будущим, — передавая ему отмеченную повестку, сказал Вячеслав. — К разговору мы еще вернемся, взвесьте как следует все и приходите ко мне в любое время. Но не советую затягивать.

Ссутулившаяся фигура в нелепом коротком пиджаке скрылась за дверью.

17. Прямое доказательство

Телефонная трубка издавала самые невероятные звуки. Из ее неведомых глубин возникал то тихий посвист, то поросячий визг, а то и вовсе клекотание неизвестного существа. Казалось, она вот-вот вырвется из рук и понесется по комнате, ворча и брызгая слюной. Вершинин в сердцах бросил ее на рычаг, и в тот же момент зазвучала отчаянная, совершенно непереносимая для барабанных перепонок трель. Он снова снял трубку и положил рядом на стол. Она продолжала издавать разнообразные звуки еще минут пять, а затем замолчала и в наступившей тишине захрипела мужским голосом.

— Слушаю, алло, алло! — закричал что было мочи Вершинин.

— Вячеслав Владимирович, — послышался словно из преисподней знакомый голос, — Позднышев говорит из Окунева.

— Слушаю тебя, слушаю! — обрадованно закричал Вячеслав. — Что случилось?

— Я вас разыскиваю все утро, в прокуратуре никто не говорит, где вы есть, хорошо, до Шустова дозвонился, он сказал. Как вас найти? Человек один к вам хочет подъехать.

— Что за человек? По какому вопросу?

— Наш человек, окуневский. И вопрос опять же нас интересующий! — прокричал в ответ Позднышев, видимо, не желая распространяться по телефону.

— Пусть подъезжает в областную прокуратуру, кабинет шестнадцать, я буду ждать. Кстати, ты почту предупредил?

— Предупредил, предупредил, но это сейчас неважно. Человек подъедет, расскажет, он тут рядом со мной, а звоню с переезда по железнодорожному телефону. Через часок он будет у вас.

В ожидании посетителя Вершинин пытался дописать обвинительное заключение по одному из трех дел, захваченных из районной прокуратуры, но это ему плохо удавалось. Мысли работали в другом направлении: не давали покоя звонок Позднышева и его таинственный посетитель. Не выходила из головы и утренняя встреча с Зацепиным. Тот выскочил из кабинета прокурора области и даже не поздоровался, хотя столкнулись нос к носу, — просто посмотрел как на пустое место, и все. Испортил настроение! Позже Сухарников рассказал ему о разговоре Зацепина с прокурором. Он присутствовал при нем от начала до конца. Павел Петрович получил мощный разнос за, как выразился прокурор, узкоместнический подход к проблеме борьбы с преступностью и вынужден был ретироваться несолоно хлебавши. Отсюда и его далеко не радушная встреча с неуступчивым подчиненным.

Бочком протиснулся в дверь толстый человек с маленькой головой, чем-то напомнивший Вершинину кеглю.

— Я от Позднышева, — представился вошедший, вытирая платком лоснящийся лоб, — Архип Никитич Фролков.

Вячеслав с интересом разглядывал посетителя. При всей своей неуклюжести он двигался довольно энергично и с любопытством скользил черными глазами-бусинками по кабинету.

Вершинин вежливо усадил толстяка в кресло и выжидающе замолчал.

— Вот, — Фролков положил на стол какой-то конверт. — Позднышев велел отдать вам лично в руки.

Вершинин недоуменно взял его, прочитал выведенную корявым почерком надпись: «Р. . .ская область, Динский район, пос. Сосновый, Купряшину Федору». Обратный адрес не указывался.

— Откуда у вас это письмо?

— Я в райцентре работаю, а живу в Окуневе, — охотно приступил к рассказу толстяк. — Каждое утро электричкой на работу езжу. Сегодня из дому выхожу, глядь — старая Купряшиха чуть не бегом ко мне. Ты, говорит, Архип, в поселок собрался, так выручи, Христа ради, брось письмо Федьке где-нибудь там. А сама между тем по сторонам зыркает, не наблюдает ли кто за нашим разговором. Я ей, значит, отвечаю: «Ты бы, старая, лучше пошла да на почте опустила, все верней, а то забуду еще бросить». А она на это опять: «Ты уж постарайся, не забудь, на нашей почте оно еще ден пять пролежит, а Федька-то у меня скоро выйти должен, тогда получить не успеет». Взял я ее письмо — отказывать старухе неудобно — и пошел прямиком к разъезду. Иду и думаю: чего это она так по сторонам оглядывалась, будто боялась кого? Тут меня как обухом стукнуло. Пелагея-то моя позавчера, когда я с работы вернулся, нарассказывала мне, как из области прокурор приезжал главный, обыск у них в старом доме делал, пистолет разыскал, которым Федька, говорят, девку одну убивал. Я смекаю: неладно здесь, неспроста бабка письмо мне в руки передает. С дороги свернул и — к участковому Позднышеву. Так, мол, и так, Алексей Федотыч, докладываю. Письмо показал. Вижу, глаза у него загорелись. Ну, думаю, в кон попал. Потом с разъезда вам позвонили, — закончил Фролков, тяжело отдуваясь, и жадно посмотрел на запотевший графин.