Слепой. Глобальный проект - [23]

Значит, господин Меснер был мадьярским Франкенштейном, экспериментировавшим с живыми человеческими телами! А друзья и семья помогали, поддерживали его в создании мутантов. Конечно, именно мутантов, нескольких чудовищ разного качества и степени старообразности. На фото явно видно, что один из них более человекоподобен: и щеки есть, и пушок вместо волос, другой — совсем сморщенный, изможденный до невероятности. Преодолев брезгливость, Глеб еще раз всмотрелся в ряды цветных картинок в папке. Ему бросились в глаза несколько явно отсканированных изображений, сохраненных в отличном от остальных формате. Если только взяты из журнала или газеты, можно попробовать поискать в сети. Он скопировал картинку и «забросил» в интернет-поиск. Песочные часы несколько секунд призывали к терпению, потом развернулись в большую статью на английском. Сайт, предоставивший информацию, был серьезным ресурсом, представляющим американский университет имени Джона Хопкинса. Английский, в отличие от венгерского, Слепой знал хорошо, и прочитанное заставило испытать настоящий шок. Существо, принятое им за экспериментального мутанта, оказалось несчастным ребенком, пораженным страшным, неизлечимым недугом — прогерией. А мальчик Иштван был единственным на планете венгром, страдающим этой напастью, сыном Шандора и Каролины Меснеров.

Пальцы быстро забегали по клавиатуре, но, как ни странно, венгерско-русский интернет-словарь не загрузился, пришлось воспользоваться венгерско-английским: ара, ata, páter — father, öcs, fivér — brother, отец и брат.

— Прости меня, Бела, — какой-то суеверный страх вынудил Глеба Сиверова произнести эти слова вслух. — Ты искал лекарство для младшего брата, а нашел нечто, столкнувшее интересы многих стран и политических группировок. А также нас с тобой. Надеюсь, тебе не было больно…

Думать так было запрещенным приемом, приводящим к самонокауту. Слепой обязан был считать, что объект устранения дошел в своем фармакологическом фанатизме до запретного края, перешагнуть который не позволено никому. Разве что, самим позволяющим…

Глава 16

Вожена почти не удивилась, что парень из «Астории-один» оказался зятем давней приятельницы. За ее уже далеко не короткую жизнь случались и не такие совпадения. Выходит, он — Володькин ровесник, лет тридцать пять — тридцать семь. Гулин муж, как же ее полное имя, этой веселой брюнеточки? Машка давно не была в Гродно — с внуками, наверно, нянчится. А может, и приезжала, просто они не встретились. Вожена сама сейчас на родину не каждый год наведывается — единственный сын уже двенадцать лет, как в Москве обосновался. В Гродно не осталось ничего, кроме дорогих могил.

— Могилы, это не так уж мало. Хуже, когда их нет, — Гасан сказал это тихо, словно самому себе, но она расслышала.

— Ты ведь из Чечни? Там теперь поспокойнее, не воюют уже? Или врет телевизор? — спросила женщина участливо.

Гасан не ответил.

— Слушай, давай еще по маленькой, — Вожена сама наполнила рюмки до краев, вынула вторую банку рыбных консервов и ловко открыла, дернув за золотистый язычок на крышке. — Пей и закусывай, рыбку на хлебушек клади. Решено, ты остаешься до завтра. Я просто настаиваю. Сейчас по третьей опрокинем — и ты к телевизору, а я в магазин и на кухню. Возражения не принимаются! А своим в «Асторию» можешь позвонить, что задерживаешься — бери мой мобильник или с городского набирай. Ты ведь там не с женой, а с товарищами? — приговаривая, Вожена ловко подхватывала вилкой широких ароматных рыбешек и укладывала на хлебные ломти. — Ну, а если с женой, сам решай. Женщина может и обидеться, не понять. Мои объяснения все только испортят. Я и сама, когда молодой была, мужа крепко держала, ревновала даже. Да вот не уберегла — ушел, да не к другой, а на тот свет. Рак. За полгода сгорел, хотя совсем молодой был — сорок семь всего. Я в сорок три вдовой осталась. А в сорок шесть меня невестка через Интернет замуж выдала за голландца. Он русский немного знал, я на английские курсы устроилась. Короче, договорились на старости лет. Езжу вот теперь через три границы, чтобы с детьми повидаться.

Гасан поднялся, чокнулся с Боженой: третий тост — за любовь. Мужчины пьют стоя! Он залпом опрокинул тридцать грамм, съел бутерброд и выпил остывший кофе.

— Я звонить не стану, я там никому ничего не должен. Кажется, мои товарищи даже не заметили, что я ушел. — Гасан понимал, что рискует. Наверняка, многие видели, как доктор и бабушка увозили на особенном, очень приметном автомобильчике заболевшего пацана. Кроме того, Вожена предъявляла документы и в больнице, и на посту ГАИ. Найти ее будет совсем нетрудно, если она указала в регистрационных анкетах пансионата не только свой, но и Димкин адрес. А уж в московской клинике координаты ребенка есть обязательно. Так что очень скоро за Гасаном прибудут его чечено-американские товарищи. Или другие люди предъявят все тем же врачам и администраторам свои красные книжки с золотым тиснением, и Гасана Сабитова найдут другие товарищи — товарищ майор и товарищ капитан, а может, и сам товарищ генерал заинтересуется. Но уйти сейчас некуда. Он — лицо кавказской национальности, без регистрации, попадется под первым же фонарем. Пусть все идет, как идет. Если найдут, значит, убьют — живым он не дастся ни в те, ни в другие руки. Будет сидеть на мягком диване перед телевизором, смотреть новости со всего света и ждать, когда хозяйка приготовит настоящий ужин. Возможно, он будет похож на ужины Марии Яновны, которую похоронил собственный дом, рухнувший во время бомбежки. Гасан знал это от людей, пришедших в их поисковый лагерь из Грозного. И знал наверняка — были бы живы, ползком приползли бы откапывать дочь и внучку. Хорошо сказала эта Вожена про дорогие могилы, которые нечасто доводится навещать… Он бы тоже навещал нечасто, раз в день, или в два, или в три… Он бы приходил к ним, а так, когда нет могил — они приходят сами, во сне, в бреду, в горьких мыслях.