Олег Иосифович Брусковицкий услышал, как под окнами его дома взвизгнули тормоза автомобиля, с облегчением вздохнул и потер ладонь о ладонь. Руки его – случай исключительный – были чисто вымыты. Он быстро прошел между столами, сбросил халат, надел пиджак, поправил подтяжки и взглянул на себя в зеркало.
"Шестьдесят пять лет – что ни говори, возраст, пора бы и за ум взяться. Хватит водку пить да по девкам шастать. И вообще, надо жить спокойнее. Тем более что средств к существованию теперь хватает, лет пять можно как сыр в масле кататься и забот не знать.
Аванс уже получил…"
Аванс, по теперешним меркам Олега Иосифовича, был небольшой, но и дело, которым он занимался последние полгода, судя по всему, скоро не должно кончиться, будет постоянно приносить доход.
– Курочка по зернышку клюет и наедается, – глядя в свое отражение, пробормотал Олег Иосифович. – Да, да, так и я, по зернышку, по зернышку, по доллару, по сотенке и сколочу приличное состояние.
Уже полтора года Олег Иосифович не пил – завязал в одночасье. Всех его друзей и знакомых подобный поступок реставратора изрядно удивил. Сколько знали Олега Иосифовича, столько он и выпивал. Многие из знакомых даже поговаривали, что Брусковицкий не сможет уснуть, не выпив на ночь стакан водки; ходили байки, что пьет он класса с третьего-четвертого, а то и с детского сада.
Так вот, Олег Иосифович завязал как отрезал и полтора года ни капли в рот не брал. Для гостей в его мастерской стояла дюжина разнообразных бутылок с яркими этикетками, в холодильнике хранилась закуска.
Сам же он к бутылке не притрагивался, хотя любил угощать гостей, обожал наполнять стаканы и рюмки вином и водкой. Даже трясся, потел – на лбу выступали крупные прозрачные капли, такие же, как и на стекле извлеченной из холодильника бутылки.
– Ох, тяжко мне, – бормотал, садясь за стол, Олег Иосифович. – Ну да ничего, переживем и это.
– Чего ты? – интересовались друзья.
– Тяжко.
– Зачем мучаешь себя? Ведь на нервах теряешь больше, чем извлекаешь пользы от воздержания. Бросай бросать пить.
– Не могу.
– Это не ответ.
– Я с вами посижу, посмотрю, как пьете, – вроде и сам пригубил.
Здоровье Олега Иосифовича за полтора года безалкогольной жизни заметно окрепло, даже цвет лица из бледно-серого, землистого стал розовым, а глаза по-молодому заблестели. Правда, волосы уже не вернешь – обширная лысина с длинной волнистой гривой на затылке отливала розовым, как у младенца.
Услышав скрип деревянных ступеней, реставратор заспешил к двери. Гость был важный: кормилец, тот, на кого Олег Иосифович работал днями и ночами.
«Вот когда мой талант стал нужен людям, востребовался наконец. А ведь до этого я прозябал, занимался всякой хренью. Тут иконку подновлю, там копию голландцев намалюю с дичью и фруктами…»
В последнее время на такие картины имелся большой спрос, правда, платили за них не так много – долларов сто-двести. Жить можно, но не разгуляешься – улетали деньги мгновенно. А вот в последнее время Олег Иосифович Брусковицкий занимался очень серьезным делом.
Картины, которые ему приносили, хранились в железном несгораемом шкафу, каждая завернута во фланель.
Картины были без рам и небольшого размера, так что в шкаф они вмещались все.
А в каком жутком состоянии они поступали к реставратору! Олег Иосифович хватался за голову, иногда даже грязными, перепачканными то лаком, то краской, то клеем руками.
– Боже, Боже, – приговаривал он, – где же эта картина хранилась? Она в таком ужасном состоянии.
На некоторых холстах красочный слой отслаивался и был виден грунт, а то и переплетение нитей волокна.
– Боже, кто их так?
– Это не твоя забота, Олег Иосифович, твое дело другое. Эти холсты не тронь, а сделай мне точно такие картины.
– Как, такие же?! – восклицал Олег Иосифович.
– Да, точно такие, – говорил заказчик, поблескивая стеклами очков.
Заказчик никогда не раздевался, он ходил по мастерской в верхней одежде. И ведь что удивительно – странный этот мужчина за полтора года знакомства даже ни разу не испачкался, хотя возможностей для этого в мастерской Брусковицкого имелось предостаточно. Баночки с красками, кисти, грязные тряпочки, бутылочки с лаком, с маслом, всевозможными разбавителями, мастиками стояли открытыми на столах, табуретках, даже на полу.
Гость скорее всего тоже был в прошлом художником, в искусстве разбирался прекрасно. Но его правая рука была спрятана в черную перчатку, и Брусковицкий догадался, что его гость и заказчик работать ею не может, что-то случилось, она перестала служить хозяину.
Деньги гость отсчитывал левой рукой, левой же и указывал на всевозможные изъяны, делая весомые замечания по поводу работы Олега Иосифовича Брусковицкого.
– Вот тут мазок словно из плоскости картины торчит, вы уж его в плоскость верните.
– Не может быть!
– А вы посмотрите не со своего места, а с моего.
– Точно, я-то при таком освещении не смотрел на нее под углом.
Такие разговоры звучали в мастерской реставратора редко, заказчик толк понимал, но по мелочам не придирался.
Хозяин мастерской открыл дверь. Гость пожаловал с абсолютно бесстрастным лицом, в левой руке он держал черный кожаный кейс с кодовыми замками. Его начищенные до зеркального блеска ботинки казались в грязной мастерской реставратора чем-то инородным.
