След торпеды - [56]

— Да, я говорил штурману, что за ЧП ему придется держать строгий ответ, возможно даже на суде. В море он поступил весьма опрометчиво… Надеюсь, об этом он пишет вам?

Не глядя на капитана, Аким ответил:

— Есть и об этом… — Помолчав, добавил: — Петр никогда мне не врал. Может, ему было тяжело говорить правду, но он никогда не врал.

Капитан молча размышлял над словами гостя. Он уже успел убедиться в том, что Рубцов — человек, умудренный жизненным опытом, хорошо знающий море и все то, что связано с ним у каждого, кто выбрал на нем свою дорогу. И, может быть, поэтому у капитана к гостю появилось доброе чувство.

— Я скажу вам правду, Аким Петрович, — наконец заговорил Капица. — В штормовом походе, когда «Кит» едва не наскочил на подводную скалу, был полностью виновен ваш сын. Кстати, к его чести, он еще тогда понял это и не искал оправданий. Он только говорил, что это — риск, а за риск не судят. Но, поверьте, я бы этого не сделал. Я ведь старый моряк, умею ценить все доброе, что есть в человеке. Конечно, история с Олей мне пришлась не по душе. Я почему-то думал, что Петр поиграется с девушкой и бросит. Не знаю почему, но я ожидал такого конца. А в тот день, когда мы вернулись с промысла и я пригрозил Петру судом, Оля вдруг пришла ко мне со слезами на глазах и стала просить за штурмана. «Может, от него у меня ребенок будет, — говорила она. — Петя хочет сына…»

Аким вздрогнул: «У Петьки есть наследник? Надо разыскать Олю».

— Но я не поверил ей, — продолжал капитан. — Она захотела выручить штурмана. Да, да — выручить! Она любила его, потому и решилась на такой обман. Я тоже человек не железный… Пообещал ей, что с головы штурмана не упадет ни один волосок. Нет, не ради самой Оли, я тоже уважал Петра.

«Вот ты какой, капитан, а я-то совсем плохо о тебе подумал», — пронеслось в голове Акима, но он молчал, он ждал, что еще скажет Петр Кузьмич.

— Штурман в сущности человек опытный, — продолжал капитан, — но никто не давал ему права ставить судно под угрозу гибели. Вы сами были на флоте и знаете, к чему приводит иного моряка лихость и, я бы сказал, легкомысленность.

— Значит, этим страдал мой сын? — спросил Аким.

— Мне бы не хотелось плохо говорить о погибшем, — неловко помялся капитан.

— А вы говорите, — усмехнулся Аким. — Во мне сын живет, вы говорите, он все выслушает. Ну?..

Слушал капитана Аким не мигая, ни разу его не перебил, не возразил; недобрые слова о сыне до боли сжали сердце Акима. Раньше он не знал, что Петр стремился как можно скорее стать капитаном судна, а теперь узнал. Он к тому же закрутил на судне любовь с радисткой, это тоже отрицательно сказалось на его работе: заступив на вахту, Петр при подходе к Коршуновым воротам сошел с ходового мостика в радиорубку, чтобы узнать якобы о прогнозе погоды, а сам, конечно же, «разводил шуры с Олей-черноглазкой», как выразился капитан. А она, Оля, еще совсем молодая, неопытная в деле и едва не подвела штурмана, сообщив ему данные об ослаблении ветра, тогда как у Коршуновых ворот норд-ост с каждым часом нарастал. А разве к чести штурмана самовольно менять курс судна?

— Он хотел раньше вернуться в базу? — спросил Аким.

— Я не знаю, чего он хотел. Для меня ясно одно: он создал аварийную ситуацию. Я был вынужден отстранить его от вахты. А на другой день штурман погиб. — Капитан до боли сжал в кулаке пальцы. — Поступил ваш сын опрометчиво. Рассудите сами: на море поднялся шторм, ночь, ветер… Ему бы переждать до утра. Боцман пытался его уговорить, а он свое: «Меня невеста ждет».

— Кто? — переспросил Аким.

— Оля, радистка судна…

— А почему она его ждала?

— Я же сказал вам: она любила Петра… Впрочем, — замялся капитан, — я в этом не уверен, хотя она и бегала к нему в каюту по ночам.

«А вот этого я бы, капитан, не говорил… — осудил в душе Капицу Аким. — У каждого своя любовь. Я, к примеру, к своей Насте добирался под огнем врага. В землянке на острове Рыбачьем она меня двое суток ждала. Ранило меня в плечо, а я все полз и полз. Эх, капитан! И седина твою голову выбелила, а чуткости к людям у тебя ни на грош. Боюсь, что у тебя не будет настоящего экипажа…»

— А почему Оля ушла с судна?

— Я же сказал: не знаю. Уехала, и все. Даже расчет не взяла…

— Может, от горя она?

— Может. Я, Аким Петрович, не доктор. Может, Оля решила навсегда покинуть море. Может, штурмана так ей жаль и всякая память о нем будоражит ее. Она не могла свыкнуться с тем, что Петра нет рядом. Уехала, и я не жалею. На судне нужны люди сильные, волевые. Мокроглазым нет места в море.

— Слезы, Петр Кузьмич, не роса. Они душу не холодят, — раздумчиво заметил Аким.

Капитан поднял на гостя серые глаза, но ничего ему не ответил. Казалось, в эту минуту он отрешился от судна и в мыслях был где-то далеко на суше, думал совершенно о другом, но только не о том, что случилось неделю назад, отчего у капитана еще сегодня утром до боли сжималось сердце, даже пришлось прилечь на часок в каюте. Приезд Акима Петровича не обрадовал Капицу, но открыто своей неприязни к нему он не выказывал. У самого ведь дети, и случись подобное с тем же Степаном, Петр Кузьмич не перенес бы горя. Он опекал сына в чем только мог, а когда надолго уходил в море, неотрывно думал о нем. Когда Степан однажды сидел в его каюте, в это время Оля принесла ему прогноз погоды на сутки. Положила листок на стол, покосилась на Степана, а потом с улыбкой сказала: