След торпеды - [54]

— Я вас не понял…

В дозоре случилось такое, чего мичман никак не ожидал. Ему было обидно за матроса, но Капица умел сдерживать свои эмоции. Говорил он спокойно, ибо знал, как порой раним человек.

— Прохлопали подводную лодку. Это и есть мрак. А солнце… — мичман замялся. — Когда-то и твоя душа посветлеет.

— Душа посветлеет… — тихо повторил Егоров слова мичмана. — А вы уверены, что она у меня темная?

— Может, и не уверен. Впрочем, — добавил мичман, — не стоит ловить меня на слове. Вы, надеюсь, не забыли тот день, когда пришли на корабль?

— Разумеется…

— Я тогда говорил вам, что море — тяжелое ремесло. А охрана границы — это уже не ремесло, а долг. Ваш, мой — всех, кто на корабле. Может, я красиво высказался… Я к тому, что на службе дело не выбирают… Ладно… Скажите мне, что вы решили?

— Как что? — удивился акустик. — Разве вы не слышали, о чем говорил командир? Он сказал: мое место — на берегу. Такие, как я, тугие на ухо, на корабле не нужны. Вот я и собираюсь на бережок. Возьму с собой гитару и где-то определюсь.

Мичман странно поглядел на матроса.

— На берег, значит?

— А что, там не так уж плохо! — бодрился акустик, хотя голос у него слегка дрожал. — Уже и докладную написал…

— Можно прочесть? — спросил Капица.

— Я тороплюсь, командир может уйти в штаб, — и Егоров направился к выходу.

Мичман на секунду растерялся.

— Послушай, Егоров, — окликнул он матроса. — Ты подумай… Разве с корабля ты бежишь? От себя бежишь… Так-то, товарищ сын каперанга. И еще я тебе скажу — безвольный ты, Егоров.

— Я безвольный? — возмутился матрос, покраснев. — Может, я душой прирос к кораблю, а теперь вот надо рвать все. Больно, тяжко — а надо рвать! Что, не верите?

— Чего кричишь? — усмехнулся мичман. — Сила человека не в его эмоциях, в спокойствии… Вот что, Юрий, ты свой рапорт порви…

Но матрос уже выскочил из кубрика.

«Кипяток!» — подумал о нем мичман.

…Кто-то постучал в дверь. Марков встал. Перед ним появился матрос Егоров.

— Разрешите, товарищ командир?

— Ну-ну, заходите, — капитан 3-го ранга закрыл дверь, усадил матроса в кресло, рядом с собой. Глядя на матроса, спросил: — Как дальше жить будем?

Матрос смутился:

— Море, оно, конечно, горластое…

— Я не об этом, — Марков взял со стола лист бумаги, подержал его в руках. — Вот отчет пишу о дозоре и о том, как бы «обнаружили» подводную лодку. Что мне написать комбригу, не подскажете?

На лице матроса появились белые пятна.

— Я уже все доложил вам, товарищ командир. Не могу выдумывать, не могу и отрицать…

— Была, значит, чужая лодка? — перебил Егорова Марков.

— Я уже все доложил вам, товарищ командир, — глухо повторил матрос и тут же встал: — Разрешите выйти?

— Куда?

— В кубрик…

— А зачем вы пришли? — голос командира дрогнул, и Егоров понял, что Марков обиделся. Он вынул из кармана брюк вдвое свернутый лист бумаги и протянул его командиру.

— Тут все написано. Я прошу списать меня с корабля. И как можно скорее. Я не хочу, не желаю плавать на «Алмазе»!

Марков взял докладную, прочел. Однако там была указана другая причина, почему матрос решил уйти на берег.

«Специальность акустика я не люблю, никак не могу научиться по звукам определять надводные и подводные цели, поэтому прошу списать меня на берег».

«Ишь ты, благодетель, — усмехнулся в душе Марков. — Меня, что ли, щадит?..»

Егоров горько усмехнулся:

— Вы — командир, и я не желаю, чтобы вас упрекали… — Он умолк, косо посмотрел на капитана 3-го ранга. Тот курил, глядя куда-то в сторону иллюминатора, и, казалось, думал о чем-то своем. Смутила его не докладная — он хотел, чтобы матрос ушел с «Алмаза» то ли на берег, то ли на другой корабль, а себе подобрать «цепкого» акустика. Смутило Маркова другое — от него бежит матрос. Куда-нибудь, только бы уйти с «Алмаза».

— Ты, Егоров, садись, чего стоять? — миролюбиво сказал командир, перейдя на «ты». — Я, разумеется, рад буду списать тебя на берег, но кое о чем надо нам поговорить. Только ты, пожалуйста, не обижайся…

Маркову не хотелось заигрывать с матросом, это не в его духе, но и не желал он выглядеть в глазах Егорова этаким простачком, с которым можно быть на одной ноге. Для него никогда не существовало людей идеальных, он считал, что, как бы ни был талантлив командир, он тоже может ошибиться. С людьми Марков всегда был прям, категоричен и, что еще очень важно — никогда не лукавил. Не лукавил он и теперь, когда прочел докладную матроса. И все же в душе Маркова шевельнулось недоброе чувство — матрос бежит от него.

— Послушай, Егоров, а я могу поступить с тобой иначе, — вдруг сказал капитан 3-го ранга. Он сделал паузу, посмотрел на матроса. Егоров молчал, крепко сжав губы. — О тебе я напишу твоему отцу, капитану первого ранга Егорову. Он сам плавал на кораблях. Правильно поймет мою тревогу. Я не думаю, что он погладит тебя по головке. У меня тоже есть сын, но если бы мне написали, что он на корабле валяет дурака, я бы ему этого не простил. Чего усмехаешься, Егоров? Конечно, с твоим отцом говорить нелегко. Но мне, командиру, он поверит. И я не побоюсь написать ему все как есть…

Матрос Егоров глухо, но твердо сказал:

— Мой отец далеко… Вам к нему не добраться…