Сладкая ловушка - [22]

Труднее всего было сделать первый шаг. Но, заставив себя вступить на открытое пространство, н сумел привычно отключить мысли о собственной гибели и, шагая через площадь, уже не думал о последствиях. Остановившись в шагах пяти от фасада дома, он выжидательно поднял голову кверху, наблюдая, как медленно приоткрывается створка и выглядывает усатое лицо. Сразу в памяти всплыла фотография из сводки-ориентировки: Петраков, трижды судимый, предполагаемый главарь. Лицо злое, но глаза умные. Стараясь держаться ближе к стене, из-за его плеча выглядывает помятое, но удивительно равнодушное лицо Купцова. Тоже „фрукт“ не из сладких. Григорьева не видно, но своим шестым чувством полковник ощущает его присутствие где-то там, в глубине комнаты. Наверное, охраняет входную дверь, опасаясь внезапной атаки оттуда.

Очень важна первая фраза. От неё зависит весь настрой дальнейших переговоров. Она у него заготовлена. Нужен лишь правильный тон. И он сразу пускает в ход один из главных козырей: „У меня есть план, как вам спастись“. „Это что, сдаваться, что ли?“ — сиплый голос звучит насмешливо. „Не так все просто, как тебе кажется. Начнем по порядку: у вас нет выхода. Отсюда уже не уйти. Сейчас 13.00 часов. До темноты ещё далеко. Штурмовать вас мы можем начать в любую минуту. Кроме того, на вас клеймо: вы нашего парня угробили. Вряд ли мои ребята оставят кого-либо из вас в живых, если начнется штурм. Я и так их еле сдерживаю“. „Ну пусть твои суки сунутся. Напугал ежа голой…“, голос у подскочившего к окну Григорьева истерично злой. „Пожалуй, он взвинчен больше остальных и более других опасен. Уломать человека в таком реактивном психическом состоянии будет нелегко“. Мысль об опасности промелькнула быстро, а язык уже автоматически в спокойном примирительном тоне отражает психическую агрессию: „Никто и не пугает. Я лишь объясняю обстановку“. „Да какой же смысл сдаваться, если на нас два трупа: охранника в банке и вашего „мента“? Все равно вышка. А так, весело уйдем, с музыкой!“ „А вот тут-то и весь фокус. Каждый отвечает за свое. Может их замочил Корзубый, которого мы ухлопали, когда вы гонки на грузовике устроили. Тогда и охранник на нем и мой парень“. Купцов глуповато хлопая глазами раскрывает рот, но ему не дает ничего сказать Петраков, отодвинув его решительно в сторону. Он явно все отлично понял: в его глазах мелькнула надежда. Но так просто он сдаться не хочет: „Послушай, начальник, все равно мне никакого смысла сдаваться нет. С моими рваными легкими я и пяти лет в зоне не протяну“. Аргумент серьезный, и надо быстро его парировать: „Там жизнь кончится через пять лет, а здесь сразу. К тому же ты парень лихой и всегда можешь „сделать ноги“, уйдя в побег. Все же шанс, а сейчас у тебя выхода нет“. Что-то в лице Петракова изменилось. Он явно дрогнул. Надо его дожимать.

„Да что ты, Кощей, его слушаешь. Он тебе лапшу на уши вешает. Взять живым хочет и медаль себе на одно место повесить. А то их у него мало! Дай я его кончу. Посмотрю какого-цвета у него мозги“, — лицо у Григорьева перекошено от злости. Боже мой, до чего же противен этот холодок, пробежавший по спине при виде направленного прямо в лоб ствола карабина.

„Ну не балуй! Это мы всегда успеем“, — Петраков резко ударяет по карабину, отведя ствол в сторону, и оттесняет Григорьева в переднюю. Стой здесь и следи за дверью».

Да, Григорьев явно мешает, и надо попробовать его нейтрализовать: «Ты, Петр, особенно не гоношись! Хоть мать пожалей. Она тут на площади вместе с Нинкой и Николаем. Говорить с тобой хотят» — «Вот тут твоя ошибка, начальник. Мать после смерти отца только сопли распускать умеет, и Кольку-чистоплюя видеть не хочу. Говорить мне с ними не о чем. А ты, начальник, лучше объясни, какая тебе тут польза?» — «А у меня положение пиковое. Если будет штурм, то могут погибнуть мои люди. Я за них отвечаю. А если они даже сработают чисто и останутся невредимыми, то вас живыми не оставят: очень уж зла за нашего парня. И я их не осуждаю. Но с меня за вас спросят: почему не взял живыми и не представил следствию и суду. Для нас это брак в работе».

Настороение Петракова изменилось. И полковник с ясностью осознает: «Главарь клюнул!» Идея свалить все на Корзубого ему пришлась по душе. «Он не понимает, что баллистическая экпертиза и показания свидетелей помогут установить объективную истину. И уж следствие с точностью укажет, кто из них что делал. А потом уж сами, голубчики, начнут друг друга засыпать, выгораживая себя. Но главное, чтобы они сейчас все же решили сдаться».

«Ладно, начальник, иди к своим людям. Дай нам минут пять-десять подумать. Выходить будем по одному».

Полковник повернулся и пошел. Как трудно заставить себя не спешить, но надо. Иначе можно спровоцировать: они могут инстинктивно начать стрелять по бегущему человеку. Ну вот и спасительный угол дома. «Уф, пронесло мимо. В этот раз мимо». Он достает платок и вытирает разом вспотевший лоб. Его ребята смотрят вопросительно: они ждут сигнала. Он смотрит на часы. Как медленно течет время. Десять минут это много или мало? Наконец среди мрачной тишины он слышит шум волнения среди людей, спрятавшись за каменной оградой. Он вскакивает и всматривается в проем окна. Первым вылезает Купцов. Бросает в сторону автомат и, подняв руки, медленно идет через площадь. На его испуганном лице застыла виноватая улыбка. Он прошел полпути, когда из окна, убедившись, что Купцова не пристрелили, вываливается Петраков. Он аккуратно кладет на асфальт карабин. И, медленно разогнувшись, неторопливо, стараясь казаться независимым, двинулся вперед. Купцов был уже шагах в десяти от них, когда один за одним раздались два выстрела. Всех любопытствующих словно ветром сдуло с открытого пространства. Тела Купцова и Петракова лежали неподвижно. Все было кончено: по пуле в затылок — вещь серьезная. Теперь полковник точно знал, кто убил его сотрудника. Мать Григорьева завыла и забилась в рыданиях, словно это её сына убили здесь на глазах людей, собравшихся вокруг. Николай своими сильными руками обнял мать и, прижав к себе, отвел подальше от любопытных взглядов.