Скопус-2 - [8]

под покровом израильской кровли:

инвалиды российской культуры

с партизанами русской торговли.

*

Живу я легко и беспечно,

хотя уже склонен к мыслишкам,

что все мы евреи, конечно,

но некоторые — слишком.

Александр Бараш

Стихотворения из цикла «Старый оптический фокус»

«В монастырском пруду отражаются…»

В монастырском пруду отражаются — или

только в нем и сидят трехсотлетние ивы,

разрастаясь корнями в зеркальные дали,

где вороны гнездятся в продавленном стуле.

А когда-то водились караси и налимы,

и под утро топились несчастные лизы,

а потом — подошли социальные кризы,

замутили всю воду, все съели — и мимо.

И теперь сквозь пролом в монастырские башни

потянулись пьянчуги, школярские шашни,

коммуналки по кельям, картошка в саду

и — бычки завелись в монастырском пруду.

«В продуктовом, когда ни зайдешь…»

В продуктовом, когда ни зайдешь,

рафинад есть, горчица и крупы,

и мясник в глубине точит нож

над каким-то реликтовым крупом.

Отвернусь, пощажу свои нервы

и возьму для проформы консервы.

Только в винном всегда есть товар,

там всегда атмосфера премьеры,

наводненье и легкий пожар.

И какие-то красные кхмеры —

клика хилых, но злобных людей —

не сдаются милиционеру

в рукопашном бою у дверей.

«Лежа в гриппе, как в сальном салопе…»

Лежа в гриппе, как в сальном салопе,

в полу-Азии, четверть-Европе,

четвертьчертичего, в метрополии —

в стольном гробе Москве, ввечеру,

что я чувствую? — Меланхолию

от сознания, что не умру —

буду жить и любиться в салопе,

в полу-Азии, четверть-Европе,

четвертьчертичего, на юру

наших полусуществований,

четвертьчертичего, четвертьзнаний,

ноль — эмоций et cetera.

«На каламбуре не въедешь в заоблачный град…»

На каламбуре не въедешь в заоблачный град,

хоть перетянешь подпруги и в кровь измочалишь

                                  зад

каламбура и пену пустишь по удилам,

и напрочь собьет копыта серый в яблоках

                             кадиллак.

Сгнили въездные ворота, балок висят оглобли,

если рванешься вперед — сразу заедут в лоб, и

если хиляешь назад — дадут такого пинка,

что дорога обратно будет — как в мифе — легка.

Труси-ка в родное стадо, заезженный каламбур!

А я обломлюсь, как памятник, над непроезжим

                               рвом.

Вот старый оптический фокус: чем на бадье

                               верхом

глубже в колодец въедешь — тем пуще манит

                               лазурь.

«Мой дом — за черным камышом…»

Мой дом — за черным камышом,

над тинистым прудом.

Я в тихом логове своем

лежу до темноты,

пока июль по берегам

не сдержит воробьиный гам.

И вот они пусты.

Деревня спит. И над водой

лишь комаров незримый рой,

мышей летучих писк глухой

и поздней рыбы плеск.

И я теку, не шевелясь,

в тени парчовой растворясь —

опаловый, жемчужный князь,

ночных фантомов Крез.

1985

«Я вспоминаю Киевский вокзал…»

На мотив «Наш город

знаменитыми богат…»

Я вспоминаю Киевский вокзал,

как аист в небе — потную синицу,

как шизофреник — первую больницу

и свой последний ужин — Бальтазар.

Пятнадцать лет тому назад, зимой,

с цветком в руке, как анархист с наганом,

я встретился там с девушкой одной,

как самострел — с военным трибуналом.

Потом я там еще не раз бывал,

как Пушкин в Болдино и как на Капри —

                            Горький,

и полюбил я Киевский вокзал

и не забуду этот запах хлорки.

1990

Встреча

Он — глядел на нее как библиофил,

который вспомнил название тома,

который заиграл у него знакомый,

которого он когда-то любил.

Она — смотрела на него как сестра,

которая будет верна другому,

который переспал с ее подругой вчера,

которой она же и дала ключи от дома.

Все они вместе составят квадрат

из треугольников, загнанных в угол,

который окажется порочным кругом,

в котором друг на друга уже не глядят!

1990

Леонид Иоффе

«Ну, не жутко ли это…»

Ну, не жутко ли это — собраться

у престола, где истины дом,

где оружие, солнце и братство,

и родство, и сиротство при нем,

где ты сам выставляешься на кон,

где играют наотмашь и в кость, —

сладко, нет ли живется под флагом,

приживальщик, хозяин и гость?

Отвечай же, пришелец и житель,

за двуствольным погнавшийся ртом[5]:

из какого стреляешь? в обиде

на какой остаешься при том?

Что случилось? — Безмолвие? Взрывы?

Горизонт или ты бестолков?

отчего стало диво не диво,

если чудо прошло через кровь?

1978

«Земля, подложенная под житье-бытье…»

Земля, подложенная под житье-бытье,

еще с колен своих не сбросила шитье

и рукоделие, облекшие ее

и припорошенные кое-где жильем;

а что нас ждет —

нас неминуемое ждет

и не минует нас, обложит и найдет,

и неминуемо в раскрой пойдет шитье,

и будет кожа дня багрова, как подтек,

и будет грудь земли раскроена живьем,

и будет сброшено с груди земли шитье,

шитье, слепившееся с кровью за нее,

ее, забившуюся горько под ружье;

а что нас ждет, когда усталый дрогнет свод

и небывалое когда произойдет

сначала наискось, потом наперекос,

а дальше — прошлое и будущее врозь.

1978

Коляска

В залетное и редкое мгновение

приглянется мне тихий майский вид.

Поездка в отдаленное имение.

Рессорная коляска на двоих.

Мы, кажется, сидим в полуобнимку,

к откинутому верху приклонясь.

Прогулка в акварельную картинку

от тихого предместья началась.

С пригорка открываются так ясно

неброский перелесок и село.

И катится рессорная коляска,