— Ну и правильно. На царскую-то золоченую в долгом пути много охотников сыщется, не отобьешься.
За два перехода до Москвы Скопин-Шуйский отправил Шапкина вперед, чтоб предупредил царя о приближении царицы Марфы к столице.
Выслушав Шапкина, царь спросил:
— Как она? Готова?
— Готова, Дмитрий Иванович, можешь не сомневаться.
— Гляди, Семен, если не по уговору поступит, обоих велю утопить. И ее, и тебя.
— Не боись, государь, обнимет, облобызает как родненького. Ей, чай, тоже жить охота.
— Ворочайся навстречу Скопину, будь около нее. А я займусь приготовлением встречи.
Отпустив Шапкина, царь вызвал к себе Басманова.
— Петр Федорович, к завтрему прибудет из Углича моя Мать царица-инокиня Марфа, в миру именовавшаяся Марией Федоровной. Организуй ей в Тайнинском встречу по-царски, отправь туда шестериком самую богатую карету. Кони чтоб все белые были, возчик и запяточные чтоб в ливреях шитых золотом.
— Вы где намерены ее встречать, Дмитрий Иванович? — спросил Басманов.
— В Тайнинском же. Но главное, Петр Федорович, озаботьтесь, чтоб при нашей встрече побольше народу было.
— А если она вдруг… Все-таки четырнадцать лет минуло.
— Не беспокойтесь, друг мой, признает. И пожалуйста, на всем тринадцативерстном пути до Москвы вдоль дороги тоже народу побольше.
— А не опасно сие, государь? А ну сыщется какой злодей.
— Меня чернь любит. Стоит мне явиться пред ними, как все орут хором здравия. Но на всякий случай растяните полки стрелецкие вдоль дороги. Вы правы, как говорится, береженого Бог бережет.
— Я думаю, толпу можно отодвинуть от дороги.
— Делайте как считаете нужным, Петр Федорович. И еще, при въёзде в Москву царицы-матери, чтоб был пушечный салют и били колокола во всех церквах.
— А где вы будете, государь?
— Как где? Что за вопрос? Возле матери, разумеется. А при въезде в Кремль, чтоб ударил колокол у Ивана Великого.
— А где думаете разместить ее?
— В Кремле, конечно, Вознесенском монастыре. Распорядитесь, чтоб приготовили ей лучшие палаты.
После обеда 17 июля царь выехал в Тайнинское в сопровождении польского отряда под командой капитана Доморацкого.
Хорошо постарался глава стрелецкого приказа Басманов, оцепив стрельцами большое поле, на котором предполагалась встреча царя с матерью и куда уж никто аз черни не мог проникнуть, хотя за спинами стрельцов толклось преизрядно народа. Сбежались из окрестных деревень, из самого Тайнинского, а иные, не пожалев ног, из Москвы припороли. Не всякий день случаются такие встречи сына и матери, 14 лет не видевшихся да и к тому ж самых высоких персон царствующего дома.
И вот наконец на широкое поле выехали два экипажа — один с северной стороны, второй с южной, московской. От Москвы ехала золоченая царская карета, запряженная шестериком белоснежных коней, от северной ехала обычная боярская колымага, влекомая парой игрених[10].
Съехались где-то на средине, остановились. Из царской кареты выскочил Дмитрий и быстрым шагом направился к колымаге, откуда явилась грузная царица — инокиня Марфа в черном монашеском одеянии.
Они кинулись друг другу навстречу, обнялись, расцеловались и оба заплакали. Сцена была столь трогательна, что в толпе народа захлюпали носами женщины:
— Материнско-то сердце не камень, чует свово дитятку.
— Како счастье-то ей!
— А ему-то, государю, радость-то кака!
После объятий и поцелуев, отирая слезы, царь, взяв под руку мать, повел ее к карете и помог влезть в нее. Махнул кучеру: ехай, мол. Карета тронулась и стала заворачивать на Москву. Счастливый царь не садился в нее, а долго шел рядом с непокрытой головой.
Народ ликовал. Наконец-то были рассеяны нехорошие слухи, что-де это не природный царь. Пусть теперь кто попробует вякнуть, сам же народ его на клочки разорвет.
Однако уже вечерело и уже под самой столицей царь приказал остановиться и ночевать. Для царицы тут же очистили какой-то дом, и царь Дмитрий пришел к вей.
— Я подумал, мама, что ночью въезжать в столицу недостойно нас.
— Ты прав, сынок, — согласилась Марфа. Девки, тут же приставленные к царице, готовили ей ложе. Несколько бояр с почтением толпились у порога, нимало не стесняя мать и сына. Присев к столу, за которым сидела Марфа, Дмитрий спросил:
— Мама, я слышал, что тебя сначала сослали на Белоозеро… Как случилось, что ты оказалась в Угличе в Богоявленском монастыре?
— Ох, сынок, — вздохнула Марфа, — когда ты появился с войском в Путивле, царь Борис велел привезти меня в Москву. Меня привезли и поселили в Новодевичьем монастыре: и в первую же ночь ко мне явился царь с царицей Марией Григорьевной. Борис меня спрашивает: «Так жив твой сын или умер?» Я отвечаю: «Сие мне неизвестно». Тут царица взбеленилась, обозвала меня нехорошим словом, схватила подсвечник с горящей свечой и кинулась на меня: «Я тебе, сука, сейчас глаза выжгу!» Борис обхватил ее: «Мария, не дури». И оттащил.
— Что они хотели от тебя, мама? — спросил Дмитрий.
— Борис хотел, чтоб я с Лобного места народу объявила, что ты мертв. Но я отказалась.
— Ты умница, мама.
— А потом я попросилась в Богоявленский монастырь. Он и отправил меня в Углич.
Инокиня Марфа лукавила, не договаривая, что упросила царя Бориса быть ей ближе к дорогой могиле.
