Сколько золота в этих холмах - [52]

Ты знаешь, девочка Люси, что требуется от хорошего учителя? Не приятные слова и не красивые одежды. Хороший учитель – твердый учитель. Тин во[83]. Первый урок, который я выучил, состоял в том, что они не могут пользоваться словами, которые привезли с собой. Здесь не могут. Когда заговорил первый из них, я ударил его в челюсть. Заткнул ему рот. Чтобы чего-то добиться, девочка Люси, нужна сила.

«Рот», – сказал я, показывая на рот. «Рука», – сказал я, показывая руку. «Нет», – сказал я. «Тихо», – сказал я.

И мы начали.

В первую ночь: Учитель. Говорить. Сарай. Солома. Спать. Зерно. Нет. Нет. Нет.

В первый день пути: Лошадь. Дорога. Быстрее. Дерево. Солнце. День. Вода. Идти. Стоять. Быстрее. Быстрее.

Во вторую ночь: Зерно. Земля. Лежать. Рука. Нога. Ночь. Луна. Кровать.

В третий день: Стоять. Отдыхать. Шагать. Извини. Работа. Работа. Нет.

В третью ночь, когда мы добрались до места, где должны были начать строить железную дорогу: Мужчина. Женщина. Ребенок. Родиться.

* * *

В третью ночь, когда твоя ма нашла меня, я был свободен от вахты. Как она это сделала, я так и не узнал; когда я спросил у нее потом, она только рассмеялась и сказала, что женщина должна хранить свои тайны. Я не знаю, как она прошла мимо провожатого, стоявшего на страже. Думаю, у нее… были свои способы. Ее улыбка. В ту ночь я не очень об этом задумывался, хотя потом я много раз размышлял об этом.

В ожидании фургонов мы устроились на живописном клочке земли недалеко от берега. Когда дул ветер, мы чувствовали запах соли и видели, как поодаль сгибаются под невероятными углами кипарисы. Две сотни человек спали, запертые на ночь в старом каменном здании на гребне холма. Над домом возвышалась ржавая колокольня, а перед ним тек ручей. В полумиле от нас находились поросшие травой холмы, где оборудовали свою стоянку провожатые. А с другой стороны расположилось маленькое озеро, довольно милое, если не обращать внимания на насекомых и болотную траву. Это озеро я объявил своим.

Твоя ма подошла ко мне, когда я стоял и смотрел на озеро. Я надеялся увидеть отблеск золота в воде.

– Учить? – сказала твоя ма.

От неожиданности я так испугался, что чуть не упал. Она не сказала «извини», как я их учил. Она улыбнулась озорной улыбкой.

Твоя ма жаждала учиться. Не как другие из двух сотен, которые угрюмо смотрели на меня и видели во мне врага. Они ненавидели меня сильнее, чем провожатых, которые лупили их по щиколоткам зелеными ветками. Я думаю, они видели во мне предателя, видели, что мои глаза и лицо такие же, как у них, а потому ненавидели меня за это еще больше. Они перешептывались обо мне. Я, конечно, понятия не имел, что они говорят. А потому мне приходилось наказывать их за любые слова. За все слова. Иначе всякий порядок грозил рассыпаться в прах.

А это значит, что двести человек наблюдали за мной так же внимательно, как и охранники, а я старался изо всех сил превратить мое лицо в маску. Никто не должен был догадаться, как мало я знаю.

– Ты, – сказала твоя ма и показала на меня.

Потом она сложила чашечкой руки над своим животом. Она повторяла этот жест раз за разом. Я только отрицательно качал головой. Она издала что-то вроде разочарованного ворчания и схватила меня за руку.

Я считал ее хорошенькой и кроткой. Она была добра со стариками. Легко смеялась. Ее высокий чистый голос походил на птичий щебет. Но рука, ухватившая мою руку, могла больше, чем укладывать железнодорожные шпалы. Я вспомнил, что говорили провожатые, меняя друг друга на дежурстве: «Не поворачивайся к ним спиной. Они дикари».

Рука твоей ма была сильной, но ее талия, когда она заставила меня притронуться к ней, была мягче чего бы то ни было, к чему я прикасался после того, как потерял мою шапку из кроличьего меха, подаренную мне Билли. Она заставила меня провести рукой по ее талии, потом подтянула меня вплотную к себе – мы соприкоснулись боками. Она провела рукой по этой линии касания. Снова сложила руки чашечкой у живота. Показала на меня.

И все же я не понимал, чего она хочет.

Твоя ма положила одну руку на мою грудь, другую – на свою. Провела рукой по моей груди, моему животу. Ее рука остановилась у моих штанов. Уверен, она увидела румянец на моем лице.

– Слово? – сказала она, нажимая на свою грудь. – Слово? – повторила она, легонько проведя пальцами по моим штанам.

Я научил ее слову «мужчина». Научил слову «женщина». Когда она сложила руки чашечкой у своего живота, я научил ее слову «ребенок». Когда она опять показала на меня, я понял ее первоначальный вопрос.

– Я родился здесь, – сказал я ей.

Румянец еще не сошел с моих щек. У меня все еще слегка кружилась голова, когда я показал на мои холмы. Лицо твоей ма просветлело.

Я остыл только после того, как она ушла, и понял, что показал не в том направлении – в сторону океана. Она подумала, что мы происходим из одних мест. У меня не хватало слов объяснить ей, что это не так.

* * *

Я знаю, девочка Люси, ты считаешь меня лжецом. Но не смей никогда думать, что я глупец. Не думай, что я не замечал, как ты смотришь на меня в те вечера, когда я возвращался пьяным. Такое высокомерие с твоей стороны – смотреть на меня так, будто ты разбираешься в жизни лучше меня, смотреть на меня разочарованным взглядом.