Сказочки без границ - [3]

потому и не мил ему гул площадей.

Он не ищет путей, не решает задач,

любит тихую ночь, шорох летних дождей

и уходит всегда по-английски — привык,

что персона нон-грата и не ко двору.

На работе он собран, корректен, безлик,

гильотину опять предпочтёт топору.

Он прослыл равнодушным — защитный рефлекс,

что скрывает ранимость уставшей души.

Отработав на «пять», укрывается в лес

и часами пьёт хмель благодатной тиши.

Он ложится на кочку, покрытую мхом,

смотрит в небо незряче и тихо поёт,

в этой песне его — полный воздуха дом,

дом, в котором она его в вечности ждёт.

И слетаются феи к его голове,

гладят с лаской печальной горячечный лоб,

прорастает покой в шелестящей траве,

и ложится покорно под руку иссоп.

Просыпаются звёзды, прозрачная ночь

опускается рядом и смотрит в него.

…Он не любит людей.

Но он может помочь им увидеть себя.

И всё прочее зло.

«Он спасает драконов от пылких девиц»

Здесь закончились сказки

Веришь — не веришь, но в царстве слепых машин,

где проживаемый день — шаг в грядущий страх,

старится даже бессмертная Динь-Дилинь.

Только не нужно сочувственных «ох» да «ах»!

Ложкой хрустальною каши такой не съесть,

варит и варит горшок — разевайте рот.

Патокой лжи приправляется чья-то жесть,

да и в конфетных начинках отнюдь не мёд.

Все паровозики в долгом своём пути

поднаторели неслабо в умении убивать.

Питер, хороший мой мальчик, прости.

Прости…

Волей-неволей, но всё-таки двадцать пять[2] —

это предельно, а после — ступени вниз:

в райских долинах давнишний перелимит.

Сказку не дарят вчерашние флёр-де-лис.

Что?

Колет слева?

Там сердце. Оно болит.

Знаешь, соврать бы хотела, что всё пройдёт,

да надоело уже — верно, знаешь сам:

жизнь — это очень и очень глобальный влёт.

…На вот, держи.

Десять блистеров.

Алиса. Из непережитого

А у нас, представляешь, на окнах сменили решётки —

вместо ржавых всегдашних поставили в жёлтую клетку,

от сома-санитара воняет, как водится, водкой,

я терпеть не могу его жадные пальцы и слизкое «детка»

Знаешь, небо отсюда всё чаще и чаще лишь кажется,

и я очень скучаю — по яркой вуали закатов,

но увидеть их после таблеточной

гадостной кашицы нереально.

Я сплю.

Санитары ругаются матом.

Принеси мне конфету… забыла, какие мне нравятся,

помню только, что яркие синие фантики…

Ты старательно прячешь глаза…

Да, уже не красавица,

так и этот уездный дурдом —

не обитель романтиков.

Кстати, Кролик вернулся.

Ну что ты, я видела ясно:

и жилет, и цилиндр,

и манишку, и смятые брюки.

… Нет, не нужно врачу!

Он, ты знаешь, ужасно развязный,

улыбается гадко в усы…

у него… слишком зябкие руки.

Ну, конечно, ты очень спешишь,

да, я всё понимаю —

мир реальный живёт по часам,

да ещё по дресс-коду.

Я подумала вот что — не надо конфет,

принеси мне папайю,

она чем-то похожа на солнце…

Беги…

на свободу…

К печальному шуту

Мой милый Шляпник, печальный шут,

не каламбуря о тьме и свете,

пытаюсь жить здесь, как все живут:

семья, работа, заботы, дети.

Крутясь в отлаженном колесе,

всё реже слышу иные песни,

лишь в ночи тёмной голодной бездны

не лечит мантра «как все, как все».

Мой новый доктор не стар, но добр,

привержен больше к щадящим схемам,

но мне не светит разбиться об

утёсы речи. Бытую немо.

Вяжу салфетки, варю борщи,

пеку меренги, кота гоняю.

…Банальный образ по швам трещит.

Муж крутит шашни с когтистой няней,

а мне, поверишь, и дела нет —

вполне возможно, спасибо доку.

…А так ли важно искать истоки

в режиме общем «минет-омлет»?

Пишу всё реже, читаю — то же,

поскольку новым печали множить

возможно разве что с перепоя.

Ну, исключения есть, не спорю,

да вот найди их в завалах прозы

из жизни чьих-нибудь течных тёлок.

…Мда, путь до сути, как прежде, долог.

Пошла намедни купить мимозу.

Уже на выходе — резкий звон.

Сопели в трубку. Спросили Ису.

Сбежала. К чёрту! Забыв айфон,

гуляла долго в проулках крысьих.

Продрогла в стареньком пальтеце,

но отогрела цветы в ладонях,

и всё пыталась кого-то вспомнить —

и кто-то тёмный, с больным лицом,

«Марго!» окликнул.

Меня.

Алису.

…Мой милый Шляпник, хотя бы ты,

хотя бы где-то, хотя бы с кем-то,

хотя бы между тоской и бредом,

пусть за секунду до черноты,

но — существуешь?

Хотя бы — ты?

Лунная сказочка

Мой ангел, ты чёрен и замкнут, колюч и сух,

но я привыкаю такого тебя любить.

Прозрачные сети плетёт повелитель мух,

ползёт из раздутого брюха тугая нить.

Мой лес переполнили споры нездешних снов,

иглистый мицелий искрит золотым огнём.

Здесь время, себя потеряв, утекло бы, но

я нашла тебя в нём.

Поэтому ты теперь — мой, твоё место — сон.

Смотри, веки смежив, как долго течёт река.

Исток её — я, ну, а устье — конец времён.

И кто только реку отчаянно не искал:

печальные рыцари, цезари без щитов,

ничейные дети, сбежавшие в никуда…

Иди же на голос, мой терпкий, садись за стол,

добавлю в касания мёда, в бокалы — льда,

и век потечёт за веком под сенью век.

…Арабика ночи от лунного молока

теряет горчинку.

Горят светлячки в траве.

…Прости, всё труднее в словесное облекать

тягучие нити.

Запутанные клубки

сундук переполнили — кто там теперь поймёт,

что правда, что ложь.

Всё едино.

…Шаги легки.

Горячие пальцы касаются, плавя мёд…

Бродяжье

Бродить по свету, быть в ладу с собой —

самим, самой — от самости зверея.

Тони, не жди, моя Гиперборея,

я твой давно потерянный герой.