Сказки о невозвратном - [63]

Не знаю. Знаю только, что так отвратно мне не было никогда, ни до, ни после. Из-за всего этого я даже толком не изучила и не осмотрела дом, в котором оказалась, хотя там было на что посмотреть.

Дом был огромный, в несколько этажей, и весь состоял из каких-то коридоров, лестниц и переходов — не дом, а целый замок. Встроенный, казалось, прямо в гору, он крепился и нависал над ней, точно ласточкино гнездо. Не знаю, как туда добирались наземным путем, наверное, как-то все-таки добирались, потому что нам исправно и регулярно доставляли свежие продукты и прочие необходимости, но мы прилетели туда на личном вертолете Гуру, и зрелище, открывшееся нам при подлете, было, помнится, настолько прекрасным, что даже на меня в моем бедственном состоянии произвело надлежащее впечатление.

Под этим впечатлением в первое время я еще как-то пыталась обойти и осмотреть дом, но потом оставила свои попытки и в основном проводила время в собственной спальне. Лежала в постели, беспрестанно ворочаясь и пытаясь найти менее неудобное положение, что было не так-то легко. На боку я задыхалась, на спине — меня давило тяжестью живота, лечь же на сам живот нечего было и думать… Иногда мне удавалось раскорячиться как-то так, чтобы хоть ненадолго перестать ощущать собственное тело, но тут приходил в движение младенец… Ходить было трудно, видеть никого не хотелось, рассудок отказывался проводить хоть какую-нибудь внутреннюю работу… Я буквально распадалась на фрагменты.

Но, скажу вам, это все было буквально ничто в сравнении с тем, что со мной происходило, когда начались сами роды… Все эти фрагменты, на которые я успела к тому моменту распасться, казалось, были одержимы единственной мыслью — убежать друг от друга на как можно большее расстояние и никогда не встречаться вновь. Боль была такая, что даже пытаться ее описать казалось каким-то нелепым и оскорбительным мероприятием, меня пучило, надувало, связывало в узел и раздирало изнутри, причем все это одновременно, и, что еще хуже, даже как будто не в собственно животе или даже вообще теле, а где-то отдельно, так, что я же еще сама могла словно бы за этим наблюдать.

Вокруг меня кто-то суетился, со мной пытались, похоже, что-нибудь сделать, мне давали какие-то нелепые советы, кто-то пытался поднять меня, кто-то — держать, я видела и ненавидела их всех, а больше всего себя, свое нутро, то, что оно производило на свет, раздирая мне внутренности, я хотела и все никак не могла отключиться, сознание зачем-то упорно цеплялось за малейшие детали, оставаясь при мне, и все это продолжалось я не могу сказать сколько времени, но страшно долго, долго, долго, пока наконец я, измотавшись до последнего предела, все же не оторвалась от них всех, оставила свою боль позади и полетела в блаженный, длинный, вертящийся, черный, черный, бесконечный туннель.

ВЕДЬМА

Мам, прости меня, если можно.

Только бы не было слишком поздно…

Мамочка!

Я мчалась в своем туннеле, почти полностью растворяясь в его сплошной, густой, как кисель, но легкой, как облако, черноте, она наполняла меня, замещала меня, я была ею, мы вместе неслись куда-то вперед, при этом оставаясь на месте, потому что были друг другом. Это слияние с пространством было совершенно прекрасным, и еще скорость, и еще почему-то вращение, и это длилось почти бесконечно, и совершенно не хотелось никакого конца, только движение, скорость и темнота. Я могла бы находиться здесь вечно, но в какой-то ненужный и непонятный момент впереди зачем-то возникла непонятная и ненужная светящаяся яркая точка. Сначала она казалась не крупнее булавочной головки, но мы приближались к ней, а она становилась все больше, она действовала на нервы, она нарушала наше прекрасное единение, и я все хотела повернуть, вернуться обратно, чтобы не видеть этого раздражающего огня, но это было невозможно, движение продолжалось только вперед, а точка ширилась, ширилась, пока не достигла размера самого туннеля, и столкновение было неизбежно, и вот, несмотря на все свое нежелание, я приблизилась к ней вплотную и влетела в нее…

Туннель кончился. Полет тоже. Режущий глаза свет сменился почему-то мутной полутьмой. Я лежала на чем-то холодном и жестком. Наполняющая меня прекрасная легкость исчезла напрочь, сменившись на абсолютную, при этом почему-то тяжелую, пустоту. Я была совершенно пустой, словно бы выпотрошенной, иссохшей и истлевшей своей собственной ненужной оболочкой. При этом она была настолько тяжелой, что ни подняться, ни даже пошевелить хотя бы кончиком самого маленького пальца я не могла.

Сознание, которое я с такой ненавистью и усилием отбросила перед самым влетом в туннель, теперь явно отыгрывалось на мне, не желая возвращаться обратно, и только дразнило издали какими-то быстрыми, неясными, впрочем, всплесками. Где я? Что со мной? Почему, собственно?..

Вдруг где-то, прямо рядом со мной, возле головы и немного сзади, раздалось негромкое, жалобное и требовательное одновременно, кошачье мяуканье. Этот резкий и неожиданный звук, как ерш, ворвался через ушное отверстие в мой расслабленный мозг, пронзил его насквозь и заставил заблудившееся сознание немедленно бросить все свои штучки и вернуться к непосредственным обязанностям, а меня — воссоединиться с оболочкой и подскочить на месте, оборачиваясь на звук прямо в прыжке. Я все вспомнила.