Сказка Гоцци - [44]

Существует много мнений, что такое советское общество. Одни его считают коммунистическим, другие — социалистическим, третьи — феодально-рабовладельческим, четвертые — со спортивным уклоном и т. д., но никто не знает, что советское общество — это обычный сэндвич, а, возможно, даже и гамбургер, который продается в любом «Макдональде».

Верх и низ этого сочного бутерброда составляют два класса — рабочие и крестьянство, а между ними, тонкой прослойкой — трудовая интеллигенция. Эта прослойка может быть и ветчиной, и бифштексом, и котлетой — неважно, главное — что ее почему-то всегда съедают в первую очередь. Возможно потому, что это самое лакомое…

И советская власть ни в чем, впрочем, не отличаясь от рядового посетителя «Макдональда», тоже, проголодавшись и время от времени принимаясь за гамбургеры, съедала прежде всего эту самую прослойку. Так в свое время были съедены папа Саши и мама Кати.

И, казалось, дети должны были учесть опыт родителей и убраться из этого опасного места. Но, как это ни странно, Петровские опять оказались аппетитным кусочком меж двух толстых ломтей.

Каждый гамбургер, даже самый черствый, даже самый залежалый, рано или поздно съедают. И они об этом знали. Поэтому, чуть оправившись от поражения, княжеская чета отправилась в центральную синагогу!

Вообще-то в городе было несколько синагог, но все — до революции, когда евреям жить в Петербурге категорически запрещалось…

Когда ж евреи стали равноправными и наводнили весь Петроград, переименовав его, назло проклятому царю в честь великого вождя — в Ленинграде осталась всего одна…

Синагога была специфическим и довольно забавным местом. Если вы хотели добровольно выйти из партии, что было совершенно невозможно, вам стоило посетить этот восточный храм, и назавтра вы были бы без партийного билета в кармане…

Стоило вам сплясать «Фрейлехс» — и вас выгоняли с работы. Достаточно было там спеть древнюю песню, посвященную урожаю — и вас исключали из института… Поэтому центральную синагогу посещали, в основном, евреи старше восьмидесяти лет, которым, кроме талес и «кипелах», терять было нечего. Единственной синагоге грозило закрытие и превращение ее в плавательный бассейн спортивного клуба военно-морского флота.

И вдруг, как гром среди ясного неба, возникло государство Израиль. И это спасло синагогу. Все, кто хотел уехать на Землю Обетованную, приходили сюда поговорить не только с Богом, но и друг с другом, и синагога начала возвращаться к жизни, а раздосадованные морячки с горя поплыли к берегам Мертвого моря. Они не могли простить евреям потери собственного бассейна.

Напротив центральной синагоги построили центральный — не уступать же жидам — общественный туалет, куда периодически, иногда по нужде, когда и по работе, забегали многочисленные, потные, разгоряченные пасхальным вином и раскрасневшиеся от еврейских танцев, с еще не остывшей на губах «Хава Нагилой», стукачи.

Многим людям дала работу вызванная к новой жизни синагога…

В другой, более маленькой стране, она могла надолго покончить с безработицей…

Стукачи лучше всех плясали иудейские танцы, голосистее остальных пели израильские песни, громче прочих восхваляли древнюю землю, яростно и открыто ругали родную партию и любимое правительство и настолько с головой уходили в работу, что некоторые из них даже не успевали добежать до туалета…

И поэтому, когда княжеская чета приблизилась к синагоге, первый, на кого они напоролись, был стукач. Он был в ермолке, шепелявил и стремительно вращал огненно-красными глазами.

— Уезжаем? — прошепелявил стукач.

Надо отметить, что слово «уезжать» висело над синагогой, как луна над полем — все было окрашено звуком и смыслом этого глагола. Казалось даже, что нет других глаголов в столь богатом и могучем русском языке. Глагол спрягали во всех временах и во всех родах:

— Вы уезжаете?

— Мы уезжаем. А вы уезжаете?

— Мы вот-вот уезжаем. А вы когда уезжаете?

— Мы уже уезжаем. А они когда?

— О-то-то! И Зифы о-то-то! И Куны! А Блохи уже уехали.

— Как?! У него же были две язвы?

— Одну не пропустили!

— Что вы говорите?

— Больше одной на человека не разрешают.

— Не говорите чепухи — Явич уехал с тремя!

— Да, но не с язвами, а камнями. В почках, печени и желчном пузыре!

— Кошмар! Он был здоров, как лошадь. У него ничего не было.

— К сожалению, ему пришлось сделать операцию. Перед самым отъездом.

— Ну и что, ему удалили эти камни?

— Мишуге! Ему положили. В почку, печень и желчный пузырь. По одному…

Это была уникальная операция. Даже в Америке таких не делают…

Послушайте, я чувствую, вам нужна фамилия хирурга.

— Разве только из любопытства.

— Из любопытства его звать Гимельфарб! Он не только вкладывает, но и удаляет! Причем, кладет ваши на то же самое место — ни один рентген не отличает! Боли те же, но вы хотя бы знаете, за что страдать! Вот вам его телефон и торопитесь — он уже уезжает. А его помощник — вот, вот… А Мееровичи уже укатили…

Бывшие Долгорукие с интересом рассматривали волнующуюся толпу и глагол «уезжать» врезался в их светлейшие уши.

— Так уезжаем или нет? — переспросил стукач. — Лично я уезжаю! И Беры уезжают. И Тайцы. А вы когда уезжаете?