Сказка Гоцци - [45]

— Мы пока не едем, — ответил Саша.

— Перестаньте, — сказал стукач, — со мной вы можете быть откровенным, — я вот-вот уезжаю, Бергельсоны — уже, а вы, такие симпатичные — нет. Позвольте узнать — почему?

— Мы русские, — произнес Саша.

— А хиц им паровоз, — протянул стукач, — главное не национальность, главное — желание. Желание у вас есть? Что вы боитесь, говорите — вот-вот уезжаю…

— Да, — протянул Саша, — мы бы хотели уехать…

— Во, это важно!..

— Но мы потомки Долгорукого, вернее, я…

— Минуточку, минуточку, — стукач чуть отступил назад, — вы Катя, а вы Саша?

— Вы нас знаете?

— Боже мой, какой еврей в Ленинграде не знает славных потомков… Вы точно в предка, будто только что из Москвы, с лошади… Вейз мир, как бы хотелось помочь отпрыскам основателя Москвы, какая была бы честь, что бы такое сделать?.. Вы не пробовали объявить себя евреем?

— Провалилось, — ответил Саша.

— Антисемиты, — заявил стукач, — юдофобы!.. А теперь вы идете к раввину?

— Мы идем к раввину, — подтвердила Катя. — А вы считаете — зря?

— Мудрое решение, или, как говорим мы, евреи — Соломоново! Второй этаж, третья дверь налево. Он как раз сейчас принимает. Извините, бегу, надо складываться — вот-вот уезжаем. Бог даст — встретимся в Тель-Авиве. — И он побежал в общественный туалет…

…На дверях висела табличка «Раввин Кац. Прием трудящихся с 2-х до 5-ти».

К раввину сидела небольшая очередь, и Петровские сели четвертыми. Несмотря на то, что у ожидавших были соломенного цвета волосы и курносые лица, Саша, естественно, принял их за евреев — кто еще ждет раввина? — Простите, мы здесь впервые, — сказал он, — как у евреев принято обращаться к раввину?

Сидящая первой конопатая баба с румяным ртом ухмыльнулась.

— «Товарищ», - затем проокала она, — как ко всем — «товарищ»!

— Настя, — с укоризной поправил ее сидящий рядом муж, — раввин — лицо религиозное, к раввину надо обращаться — «батюшка». Батюшка он…

— Вы меня, конечно, извините, — заметил мужчина, сидящий третьим, по виду из образованных, — но батюшка в церкви… А это — «отец», насколько я знаю иудаизм.

Рябая с мужем промолчали, и по всему выходило, что «отец»…

— Спасибо, — сказал Саша, и они начали терпеливо ждать. За свою жизнь им приходилось стоять в очереди за всем — маслом, огурцами, мебелью, мылом, квартирой, водкой, в баню, к врачу, во Дворец бракосочетаний, но к раввину они стояли впервые…

…Первое, что бросилось им в глаза, когда они вошли в кабинет, был большой портрет вождя мирового пролетариата. Ленин широко улыбался и как бы говорил: «Ну что, попались, голубчики! Я всюду и везде!»

И Петровским вначале захотелось сбежать, им показалось, что они все напутали и попали в горком! Но тут за столом они увидели человека, который явно не походил на секретаря и не мог бы при всем желании сидеть в горкоме. Они вновь подняли глаза на портрет вождя и заметили вдруг, что это какой-то необычный Ленин. Если в Азербайджане на вас с портрета смотрит Ленин-азербайджанец, в Грузии — грузин, в Монголии — монгол, а в Каракалпакии — каракалпак, то здесь, со стены иудейского храма на вас глядел Ленин — еврей! Саше даже померещилось, что в вытянутой вперед руке он держит не кепочку, а ермолку, а на плечах его не пальтишко, а талес… И что, обращаясь непосредственно к ним, он пламенно и революционно картавит.

— Здгаствуйте, товагищи! — как бы говорил Ленин. И Саша, весь под впечатлением этого неожиданного открытия, тоже вытянул вперед руку и тихо произнес:

— Шолом, Владимир Ильич! — проникновенно произнес он.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался раввин. — Присаживайтесь.

Саша с Катей опустились в кресла и тут только заметили, что под портретом вождя стоит большая серебряная менора. Менора стояла так близко от Владимира Ильича, что, когда зажигались свечи, Ленин, по всем законам физики, должен был бы сгореть… Но поскольку он благополучно продолжал висеть — или менору никогда не зажигали, или он, как и утверждали, действительно был бессмертен…

— Чем могу быть полезен? — спросил раввин.

Саша откашлялся.

— Простите, — начал он, — может ли бывший князь стать евреем?

Раввин задумался.

— Почему нет? — наконец протянул он. — Во всяком случае, это легче, чем еврею стать князем. А вы имеете некоторое отношение к князьям?

— Д-да, — сказал Саша, — отдаленное…

Раввин опять задумался.

— Послушайте, князь с княжной, — мягко улыбнулся он, — зачем вам становиться евреями? Я знаю — вам плохо. Вы хотите, чтоб вам стало еще хуже? Зачем вам принадлежать к этому избранному народу? Вы знаете, на что он избран? Чтобы нести не только свои, но и чужие «кадохес». Почитайте его историю, и вы поймете, на что он избран… Быть евреем — это нести на себе не один крест, а два — за себя и за другого. А иногда и за третьего. Не всякая лошадь может тянуть такую поклажу. К чему вам этот избранный народ, который никуда уже давно не избирают! Даже в народные судьи… А ведь у нас был Соломон, самый великий из судей. И воистину народный. Но они бы сегодня не выбрали и Соломона… Послушайте, друзья мои, оставайтесь простыми князьями, не нужно вам избранности.

На Сашу смотрели добрые и молодые глаза старого раввина.