Сказка без чудес - [82]

Глеб Сергеевич с нарочитым почтением поклонился Василисе Митрофановне, поджал губы, всем видом своим демонстрируя, что только из уважения к тётушке участвует в этом идиотическом фарсе, и побрёл в сторону суетившихся вокруг летательного аппарата домочадцев.

И тут его словно жаром опалило. А что, если он недооценил глубины сумасшествия тётушкиной компании? Что, если они, на полном серьёзе вознамерившись запустить рассохшуюся колоду в полёт, напихали под её днище что-нибудь вроде пороха, или что там ещё их воспаленный мозг посоветовал? И подожгут, в надежде создать реактивную тягу? И рванёт так, что его вонявшая псиной шапка-ушанка взлетит выше макушки вон той высоченной берёзы, свесившей пряди своих ветвей на крышу усадьбы? А что станется с бренным телом — и подумать страшно…

Отставной чиновник притормозил, силясь разглядеть в полумраке, нет ли под ступой чего-нибудь взрывоопасного, какого-нибудь движущего агрегата? Похоже, нет. Колода прочно стояла своим дном на примятой траве, и в щель между её дубовым основанием и почвой при большом желании можно было подсунуть разве что несколько петард.

К тому же, Глеб Сергеевич вспомнил, баба Ягода, объясняя ему давеча принцип тяги этого аппарата, говорила что-то о каменных дисках, создающих при соприкосновении эффект антигравитации…

Если дело ограничится трением булыжника о булыжник, это, пожалуй, не опасно. Пусть потешатся, он в этом детском спектакле так и быть, поучаствует, а потом, когда всё закончится, и бредовые фантазии дворни иссякнут, пойдёт спать…

Между тем он вплотную приблизился к ступе, и домочадцы уважительно перед ним расступилась.

Замялся, не представляя, как следует, забираясь внутрь, карабкаться по этой довольно высокой стенке колоды. На помощь подоспели Семён с Соломоном. Они с двух сторон, легко, как пёрышко, подхватили под руки грузного Дымокурова, и ловко, одним движением, словно цветок в вазу, водрузили рядом с воинственной бабкой.

Как ни странно, но в этой гигантской бадье они вдвоём вполне разместились.

Баба Ягода, как успел заметить Глеб Сергеевич, устроилась, стоя на деревянной скамеечке, специально, судя по всему, подставленной на дно ступы для этих целей, что позволяло старушке возвышаться, торча из колоды по пояс.

Дымокуров же едва носом дотягивался до края, или борта, чёрт знает, как правильно назвать эту часть конструкции летающего гипотетически агрегата, но разглядел-таки сгрудившихся вокруг Василисы Митрофановны домочадцев. Все они, включая тётушку, помахивали прощально руками, словно и впрямь пассажиров ступы в полёт провожали.

— От винта-а! — озорно гаркнула баба Ягода, свесившись за борт, а потом, орудуя обеими руками, принялась усердно шаркать метлой по земле где-то у днища.

Однако, ничего за тем не последовало.

Глеб Сергеевич закатил глаза к усыпанному звёздами небу, и притворно громко вздохнул.

— Перегруз, язви его в душу! — воскликнула в сердцах бабка, и зашаркала метлой интенсивнее, яростнее, злее.

Дымокуров уже не скрывал злорадной ухмылки. Сейчас, вот сейчас всё кончится, сумасшедшие разойдутся, оконфузившись, и объясняя не столько ему, сколько самим себе неудачу на старте какой-нибудь технической неисправностью. А он вернётся в дом. С тем, чтобы завтра, проснувшись пораньше и прихватив чемодан с вещичками, дать дёру отсюда, и забыть навсегда, выбросить из памяти и неудавшееся это наследство, и усадьбу с её полоумными обитателями…

И в этот момент ступа вдруг ощутимо качнулась, вздрогнула. А потом стремительно, так, что у Глеба Сергеевича сердце будто оторвалось, и невольно подломились ноги в коленях, стремительно, свечой, взмыла в расцвеченное звёздами небо.

Отставной чиновник зажмурил от страха глаза, ожидая чего-то ужасного — то ли взрыва, то ли яростного гула пламени в соплах. Однако ничего подобного не последовало.

Колода скользила в пространстве бесшумно, движение ощущалось только вестибулярным аппаратом плотно сомкнувшего веки Дымокурова, когда замирало при наборе высоты сердце, а потом накатилась тошнота, заложило уши при переходе в горизонтальный полёт.

Через пару минут Глеб Сергеевич отважился и открыл глаза.

Он сидел на корточках, глубоко погрузившись на дно кадушки, а потому сперва ничего, кроме плотной, пахнущей пылью ткани подола бабкиной юбки, не разглядел.

Осторожно задрав голову, глянул вверх.

Звёзды всё также сияли над ним равнодушно, только стали будто бы крупнее, ярче, и слегка покачивались в такт лёгким толчкам, которыми, всё ускоряясь, двигалась бесшумно по воздуху ступа.

Совсем расхрабрившись, словно не веря всё ещё в реальность происходящего, Дымокуров медленно, держась руками за гладкие дубовые стенки, привстал.

И тут же в лицо ему, едва не сбив с макушки неплотно сидящую шапку, ударил обжигающе ледяной ветер.

Отставной чиновник спрятал физиономию за бабкину спину.

Та, почуяв его движение, обернулась, глядя сквозь стрекозиные очки, крикнула, перекрывая шум ветра:

— Ты как, племяш, живой? Близко-то не жмись ко мне. Мы ж с тобой, ха-ха, сродственники!

Дымокуров отодвинулся мигом, прижавшись спиной к стенке колоды, пробормотал смущённо, оправдываясь: