Сказка без чудес - [80]

Тётка задумалась, застыла посреди комнаты, опершись на клюку, монументально, и стала похожа на памятник Петру Первому во времена, когда он окно в Европу только что прорубил.

А потом кивнула решительно головой:

— Твоя правда, Глебушка. Завтрашнего дня ждать нельзя. Собирайся. Тебя в город сегодня доставим.

— На чём? — ещё не предвосхищая беды, хмыкнув, поинтересовался Дымокуров. — На палочке верхом? Отсюда, из Колобродова, в областной центр никакой общественный транспорт не ходит. Разве что с частником договориться, нанять, чтоб на автомобиле довёз? Но это, пожалуй, две сотни-то вёрст, дороговато получится…

Василиса Митрофановна свела строго седые брови:

— Зачем же на палочке? И частник нам ни к чему. С бабой Ягодой, на ступке. Как стемнеет, она тебя отсюда, прямо со двора, в твою городскую квартиру доставит. Так что собирайся.

И вышла, оставив онемевшего Глеба Сергеевича пребывающим в тяжком раздумье.

Что это? Очередной приступ бреда выжившей из ума старухи? Какая, к чёрту, ступа? Они что, все хором тут сбрендили? Ну ладно — тётка, баба Ягода. Но Еремей-то Горыныч впечатление вполне здравомыслящего человека производит. Почему, присутствуя при сём разговоре, никак не укоротил полётные фантазии Василисы Митрофановны, не возразил, а лишь кивнул головой понимающе? А может быть, «ступка» — это что-то иносказательное? Как, например, «карета скорой помощи», вовсе даже и не телега с будкой, а вполне современный автомобиль? Сейчас выкатят из сарая припрятанную там до поры машину (почему-то Дымокурову сразу «Антилопа Гну» из романа Ильфа и Петрова представилась), баба Ягода — за руль, и поехали? В смысле, полетели… Нет, всё-таки поехали… Тьфу, совсем запутали! Ну не «кукурузник» же у них или вертолёт где-нибудь в ангаре на приколе стоит? Опять же, баба Ягода в качестве пилота… да не приведи Господи!

Тем не менее, помня о главном принципе общения с сумасшедшими — не перечить, не возражать, Глеб Сергеевич, вздохнув покорно, принялся одеваться для путешествия. Он достал из шифоньера тщательно отглаженные Марией — действительно искусницей в домашних делах, — тонкие хлопчатобумажные брюки песочного цвета. Надел рубашку в синюю клеточку с длинным рукавом — ночь, всё-таки, — тоже вполне приличную. На ноги вместо привычных уже лёгких сандалет обул полуботинки «мокасины», мягкие и удобные при ходьбе, при этом относительно тёплые для летней прохлады.

Из багажа взял только толстый коричневой воловьей кожи портфель, куда спрятал заветное письмо в конверте, сунул электробритву и связку ключей от городской квартиры. Поставил на зарядку мобильник — здесь, в лесу, где сотовой связи нет, он как бы и ни к чему, а в пути, в городе, очень даже сгодится…

Собрав вещи, сел за стол, и принялся бездумно смотреть в окно на закатное небо, на поднадоевшие изрядно кусты отцветшей давно сирени, на гряду сосен, темневших вдали, там, где начинается бор — чужой, непонятный, настороженный, и к нему, Дымокурову, совсем не гостеприимный…

Отставной чиновник смиренно готовился принять любой ход событий, вытерпеть любые действия, предпринятые этой сдвинутой дружно по фазе тётушкиной командой. Как бы то ни было, его эпопея здесь, в усадьбе, похоже, подошла к логическому своему завершению. Осталось добраться до города, а там уж его никакие тётки, никакая дворня нипочём не достанет…

За окном стемнело совсем, когда в комнату заглянула Мария.

— Пожалте на ужин! — предложила она.

Однако Глеб Сергеевич, пребывая в смятённых чувствах, категорически отказался.

— И правильно! — поддержала его неожиданно повариха. — В полёте так болтает, что того и гляди стошнит. А на полный желудок — тем более. Я с бабой Ягодой летала разок. Так такого страха, скажу вам, натерпелась! С тех пор зареклась, к ступе этой близко не подхожу…

От слов простодушной домработницы настроение Дымокурова испортилось окончательно.

Когда за окном погасли последние отблески заката, и в комнате стало совсем темно, чуть скрипнув, дверь отворилась.

— Пора, Глебушка — обозначился в проёме гренадёрский силуэт Василисы Митрофановны.

Дымокуров обречённо вздохнул и, прихватив портфель, пошёл вслед за тёткой.

За домом, на заднем дворе, освещённым скудно единственной двухсотсвечёвой электролампой на врытом возле сарая столбе, кипела подготовка к полёту.

Возле огромной ступы, сработанной в незапамятные времена из цельного, в три обхвата ствола крепчайшего дерева, лиственницы или дуба, и оттого неподъёмной весом, почерневшей и окаменевшей от древности, суетились все обитатели усадьбы.

При ближайшем рассмотрении это произведение неведомых доисторических мастеров оказалось столь огромным, что в него, кроме бабки и отставного чиновника, пожалуй, смог бы при желании поместиться и кто-то третий.

Не без содрогания Глеб Сергеевич попытался представить, для чего такая гигантская ступа могла изначально предназначаться. Ну, не для полёта же! Что в ней можно было толочь? Дробить камни? Человеческие кости и черепа?

Из ступы торчала, высунувшись по грудь, баба Ягода. На её голове был нахлобучен кожаный лётческий шлем с развевающимися ушами. Старушка отдавала энергично какие-то команды Семёну, Соломону и Якову, столпившимся у подножья монументального сооружения, в то время как Мария тёрла яростно по отшлифованному боку огромной колоды тряпкой — словно машиновладелец, прихорашивающий своего «железного коня» перед дальней поездкой.