Сказка без чудес - [79]

Яков — огромный, казавшийся и вовсе необъятным из-за своей выгоревшей штормовки, почесал задумчиво бороду, кашлянул в пудовый кулачище:

— К-х-хе! Я, конешно, знамо дело, не писарь. Однако кумекаю: надо ещё пару ласковых энтому президенту добавить. Мол, ежели вы этот беспредел не остановите, не дадите указание технику из бора к чертям собачьим убрать, мы будем защищать лес нашими… это, как его… во! Методами!

— Это, какими же? — насторожился Дымокуров.

— Знамо, какими, — угрюмо усмехнулся в бороду Яков. — За топоры да вилы возьмёмся. Нам не впервой. Я и со Стенькой Разиным на челнах по Волге ходил, и с Емельяном Пугачёвым Оренбург осаждал. И в гражданскую — сперва белых колошматил. А потом от меня и красным в Танбове доставалось…

— В Тамбове, — поправила, больше для порядка, Василиса Митрофановна.

— С дрекольём на пушки пошли! — не без восторга вспоминал Яков. — Мужика — оно ведь как? Только расшевели, задень за живое обидой да несправедливостью — потом уж не остановишь!

— Да вы бунтарь-рецидивист, батенька! — стараясь казаться доброжелательным, демонстрируя, что не принимает такие заявления всерьёз, заметил отставной чиновник. И как дитю малому пояснил: — Про топоры да вилы нельзя. Это уже экстремизм получается. Угроза насилием. За то — уголовная статья. Да и не возьмётся никто ныне за топоры, как вы изволили выразиться. Всем на всех и на всё, включая бор ваш, начхать. Своя рубашка-то ближе к телу!

— Я возьмусь, — набычился Яков. — Вон, Семён с Соломоном. А они, даром что простаками да тихонями кажутся, бойцы знатные! Я бы, к примеру, против любого из них порознь не выстоял. А уж супротив обоих-двоих и подавно!

Белобрысые, плечистые парни, сидевшие чинно, сложив огромные, мускулистые руки на коленях натруженными до подошвенной сухости ладонями вниз, кивнули согласно разом.

Хозяйка усадьбы вдруг поддержала дремучего лесовика.

— А вообще-то Яков дело говорит. В обиду мы Заповедный бор не дадим, какой бы расклад ни вышел. Ты уж как-нибудь намекни потактичнее, без этого самого экстремизма, что попытка нефтяников войти в бор закончится для них катастрофой.

— Не понял? — нахмурился Дымокуров. — Вы что, и впрямь за топоры возьмётесь?

Тётка вздохнула, поднялась устало из продавленного кресла, выпрямилась во весь своё гренадёрский рост.

— Нет, конечно. Есть у нас и кроме топоров более… действенные методы. Но ты про то не пиши. Пусть это останется нашей военной хитростью. Одно могу сказать — если они сунутся со своими нефтевышками в бор, — мало им не покажется. Потому что вся природа здесь супротив них ополчилась. А у природы, Глебушка, такая первозданная сила и мощь, что не только топоры — ядерные боеголовки в сравнении с ней детскими игрушками кажутся…

Посчитав свою миссию законченной, Василиса Митрофановна мотнула головой, указывая дворне на выход, а племяннику наказала строго:

— Ты, Глебушка, всё, о чём мы здесь говорили, в письмо включи. Да перепиши набело. Потом дай мне прочесть. А завтра надо будет корреспонденцию нашу срочно отправить. Адрес известен. Москва. Кремль, президенту России. Припиши: лично в руки… Чать за неделю-то письмо дойдёт?

— Дойдёт, — уверенно подтвердил Дымокуров. И сообразил вдруг: — Адресат наш, Василиса Митрофановна, больно приметный. Как бы на почте… того, не усомнились, задержек каких не вышло…

Тётка понимающе кивнула:

— И как же нам быть?

— Письмо это надо в Общественную приёмную Президента России передать, — объяснил окрылённый надеждой вырваться, наконец, из лесного заточения Глеб Сергеевич. — Она, приёмная-то, в областном центре, в здании рядом с Домом Советов располагается. Я, если требуется, и отвезу. Так-то оно надёжнее будет…

27

Ну, кто тянул его, отставного чиновника, изощрённого в бюрократических играх, за язык? Знал ведь, что пустая это затея, с письмом президенту-то, так нет, выпендрился. Правильно в народе говорят — дурака ладошкой не прикроешь. Он обязательно нет-нет да проявится, вылезет…

Так корил себя Дымокуров, влипший со срочной отправкой письма в неприятную историю, да ещё с непредсказуемыми последствиями. Забыл на мгновение, что дело имеет с людьми, чья психика нездорова, да что там, с сумасшедшими, можно прямо сказать! Расслабился. Сказанул, не подумав… и вот — на тебе!

А неприятность эта так приключилась.

Вечерело, когда Василиса Митрофановна, с удовлетворением перечитав переписанное от руки набело письмо, расписалась сама, заставила поставить внизу свои подписи-закорючки всех домочадцев, не забыв и Глеба Сергеевича. После, старательно запечатав листки в купленный специально для этого случая Еремеем Горынычем на сельской почте конверт, изрекла:

— Времени у нас мало совсем остаётся. Завтра, Глебушка, отправляйся в областной центр. До станции мы тебя на повозке довезём. Лошадка у нас резвая, справная, вмиг докатит. А там — поездом, в Южно-Уральск. И, как доберёшься, самолично передай наше обращение в приёмную президента, или как там эта контора у вас называется…

Тут-то Дымокуров возьми да и ляпни:

— Так у нас, если не ошибаюсь, четверг сегодня. Завтра, стало быть, пятница. Если с утра выеду, то до города на перекладных, лошадкой да поездом, доберусь только к вечеру. Приёмная президента к тому времени уже закроется. Да и в пятницу там наверняка короткий день. А потом — суббота и воскресенье, выходные…