Скажи «Goodbye» - [113]

— Ладно уж, не терзайся, — благородно простил ее брат Даниэль. — Наоборот, гордись тем, что осуществила доныне неизвестный науке процесс превращения из бабочки в куколку…

Они сидели на террасе кафе в Синематеке, и Мурка угощала, но Данька был выше таких мелочей, и не находил, что из-за этого он должен быть к сестре добрее необходимого. Он распивал бутылку замечательного «барона», а Мурка курила, обещав расправиться с собой за это по возвращении в Америку.

— Ну как, не скучаешь по всему этому? — брат прищурил зеленые глаза на крепостную стену Старого города и на долину Гееномскую, поросшую оливами. В тоне его ощущалась присущая местным жителям гордость «своей маленькой, но такой многообразной и необыкновенной страной». Как и все израильтяне, он привык к лести туристов и к преклонению перед героизмом и сельскохозяйственными достижениями Израиля.

Но по чему, собственно, Муре было скучать? Конечно, перед американцами, постыдно проморгавшими Бин Ладена и совершавшими все возможные глупости в Ираке, бывший израильский офицер и сотрудница Моссада гордилась очередным хирургически точным уничтожением хамасовских лидеров и мысленно строго ставила недотепам-пентагоновцам на вид знаменитое умение израильских секьюрити распознавать террористов, исходя из «рашиал профайлинг», на который никак не могли решиться белоручки америкашки, упорно продолжавшие просвечивать подошвы ботинок у нордических старушек. Но вблизи было видно, какой ценой достигаются эти сверхъестественные успехи израильских сил безопасности. При входе в кафе или банк шмонали всех входящих, у стратегических пунктов, вроде почты, раввината или центральной автобусной станции, все сумки пропускали сквозь рентген, а публику прогоняли через электронные ворота. Умение израильтян постоянно просеивать все население сквозь сито безопасности восхищало, но вызывавшая его необходимость пугала. Улицы были полны солдат. За шесть лет жизни в Америке Мура видела американских солдат только на экране телевизора. Разумеется, они существовали, но воевали в достаточно отдаленном Ираке, а израильские солдаты в течение ближайших двух недель защищают саму Муру и ее детей. У всех автобусных остановок маячили тоскливые фигуры парнишки или девушки с повязкой секьюрити на рукаве, их обязанностью было не пропустить потенциального террориста внутрь автобуса, преградив ему путь собственным телом. Муре было стыдно на них смотреть, ей казалось, что она, американка, не заслуживает того, чтобы израильские ребята рисковали ради нее своей жизнью. Двухнедельный визит уже не представлялся достойным восхищения выражением солидарности. Призывы Анны создать группу поддержки Израиля, ее идеи фестиваля израильского искусства и выставок израильских художников начинали казаться вполне достойными занятиями, не оправдывающими, но хотя бы смягчающими чувство вины за обывательское счастье.

Иерусалим сразу стал играть и забавляться Мурой. В Милуоки «фрау доктор», мать двух сыновей, не таскалась по ночам в пьяном виде по городским паркам. А здесь в один из первых же вечеров Мурка крепко выпила со старинной свой приятельницей Иркой Ковалевой, и уже после полуночи обе они, изрядно пьяненькие и счастливенькие, выползли на пустую субботним вечером улицу Кинг Джордж. Какая-то сила понесла их вглубь городского парка. Впереди с безумной устремленностью и прытью бесстрашно неслась между кустами Ирка, рассказывая не то сон, не то какую-то повесть, а Мурке было жутко бродить по пустому темному парку, но еще страшнее остаться одной, и пришлось плутать вслед за подружкой по зловещим дорожкам, пока обе они вдруг не уперлись в непроходимую заросль жасминных кустов, за которыми едва виднелось освещенное окно в маленьком вросшем в землю особнячке. И Мурка почему-то полезла подсматривать в это окно, как будто могло оказаться, что внутри склонился над лэптопом красивый парень в свитере. А Ирка тем временем прерывающимся, тоненьким голоском убеждала Муру, что стала бы хорошей и преданной крестной матерью ее сыновьям. И Мурку это так тронуло, что она выпала из кустов, и заплакала из благодарности за душевную доброту и оттого, что невозможно в жизни вернуться в свое прошлое. И Ирка тоже села рядом и тоже плакала.

Порыдав над своей несчастной судьбой, оторвавшей от всего родного и забросившей в чужую, далекую Америку, Мура вспомнила, что у нее, и в самом деле, есть два сына, и оба спят сейчас у бабушки в Мевасерете, пока их мать шляется невесть где. И она почувствовала, что материнский долг призывает ее вернуться к своим детям. Для этого надо было найти такси, так как машины у Муры не было; она обещала Сереже вернуться с детьми живой и здоровой, и отвыкнув от здешней манеры вождения, благоразумно не садилась за руль, благо в течение дня ее всюду возила Анна. А в эту субботнюю ночь работали только таксисты-арабы. Мурка обреченно села в машину к одному, а Ирка еще долго торговалась насчет цены, повиснув на дверце, и несчастный таксист, чтобы хоть какой-то навар поиметь с этой поездки, поехал большим кругом, через арабскую часть города, в надежде найти попутчиков. И Мура как назло вспомнила все истории о заложниках, которым в Ираке отрубают головы, и чем глубже в арабские переулки завозил ее палестинский водитель, тем меньше ей все это нравилось. Время от времени такси останавливал какой-нибудь прохожий, и каждый раз арабы долго торговались по-арабски, и при этом поглядывали на нее, и Мурка сочиняла всякие возможные зловещие сценарии их диалога, так что, когда в конце концов таксист сгрузил-таки ее, живую и невредимую, у родительского порога, Мура щедро уплатила ему первоначально просимую сумму, решив, что доставку евреек живыми по назначению следует всячески поощрять.