Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг. - [64]

На нормативном уровне ни один закон в принципе не может предусмотреть всего многообразия обстоятельств, возникающих на поле боя и приводящих к пленению военнослужащего, так же, как ни одна армия мира не может заранее дать своим солдатам юридические извинения прекращения сопротивления. В современной китайской армии уголовным кодексом предусмотрено тюремное заключение (от 3 до 10 лет) если произошла «добровольная сдача в плен по трусости». При наличии отягчающих обстоятельств срок заключения может быть увеличен вплоть до пожизненного. Ответственность за сдачу в плен предусматривается также в Великобритании и США, в последних — в виде смертной казни или пожизненного заключения[1012]. В Норвегии, согласно уголовному кодексу 1902 г., «командный состав, который, не исчерпав все возможные средства обороны, сдается в плен и сдает крепость или укрепление, флот или военный корабль врагу, заслуживает смертной казни»[1013].

В документах УПВИ сохранился перевод инструкции личного состава британских вооруженных сил о правилах поведения солдат и офицеров английской армии, захваченных противником в плен. К ним в тексте выражается сочувствие, однако они предупреждаются, что, при определенных действиях, могут стать изменниками: «если случится, что Вы к несчастью будете захвачены в плен — ни слова не говорите и Вы не будете бояться вражеских попыток сделать Вас предателем. Более того, Вы будете лояльны своему народу, своим товарищам, всему делу борьбы»[1014]. Соответственно, английским офицерам казался диким прием, устроенный в СССР первым репатриантам в Мурманске и Одессе — все действия властей толковались ими как плохо скрытая от них расправа с пленными[1015]. Снисходительность к своим пленным проявляли немцы, хотя они и допрашивались контрразведкой[1016], а СС и в 1945 г. стреляло в спины пытающимся сдаться в плен солдатам вермахта[1017].

Наибольшее сходство с СССР обнаруживается в мероприятиях правительства Финляндии. После обмена пленными военные контрразведчики еще на границе начали допросы, продолжив их в лагере. У бывших пленных выяснялось множество вопросов, отношение к офицерам было менее лояльным, чем к рядовым. В итоге за шпионаж в пользу СССР и измену родине были осуждены 30 человек, большинство на срок от 6 до 10 лет. «Коллаборационизм» определялся также вполне в советском духе и также карался несравненно мягче — плененный в 1940 г. военнослужащий получил за работу переводчиком в лагере НКВД 4 месяца тюрьмы[1018].

Существовал и более радикальный, чем в СССР, подход к проблеме плена. Воинские традиции Японии не предполагали попадания в руки неприятеля. По оценке Г.К. Жукова по итогам боев на Халхин-Голе, их «младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед "харакири"»[1019]. Такие же впечатления остались и у генерала И.И. Федюнинского: «в плен японцы не сдаются и, попав в критическую ситуацию, кончают жизнь самоубийством»[1020]. Все-таки попавшие в плен на Халхин-Голе японцы просили застрелиться («иначе мне и моей семье в Японии жить все равно не дадут»), вернувшиеся из плена офицеры делали харакири, а единственный отказавшийся от самоубийства до конца войны просидел в тюрьме[1021].

Таким образом, политика сталинского СССР в отношении вернувшихся из плена была уникальна не организационными формами, законодательной базой или жесткостью, но совмещением беспрецедентного масштаба с непоследовательностью и неэффективностью.

К осени 1941 г. во фронтовых условиях уже были выработаны оптимальные организационные формы реинтеграции «бывших военнослужащих» в армию в виде сортировки людей на различных сборных пунктах в ближайшем тылу, по типу своему неотличимых от будущих СПП. Однако, вместо легитимации и расширения этих практик, вскоре были созданы спецлагеря, и по перегруженным дорогам в глубокий тыл направились эшелоны потенциального пополнения для того, чтобы вскоре из-за переполнения лагерей отправиться обратно на фронт. Создание системы проверки на рубеже 1941–1942 гг. было ответом на конкретный вызов — большое число пленных и «окруженцев», воссоединяющихся с Красной Армией в ходе наступления под Москвой. Но выбор из возможных вариантов именно лагерной формы проверки, вряд ли рациональной и прагматичной, определялся идеологическими соображениями.

Неприятие плена и недоверие к вернувшимся из него было следствием не военных традиций российской армии, а большевистского мировоззрения. Однако до конца 1930-х гг. плен в идеологии рассматривался как частный случай прекращения сопротивления, что было недопустимо для формируемого властью советского человека, непримиримого в борьбе и готового отдать все ради победы. Только со вступлением СССР во Вторую мировую войну тема плена занимает отдельное место в пропаганде, а связанные с ней материалы начинают массово тиражироваться уже после нападения Германии в июне 1941 г.

После создания в конце 1941 г. системы проверки из СПП и спецлагерей каждое крупное событие в ее существовании было связано с утратой первоначальных контрразведывательных и организационных функций. Кризис снабжения в начале 1942 г. привел к экстренной разгрузке сети спецлагерей, изменениям в планируемой дислокации объектов и их дальнейшем развертывании. Взрывное увеличение количества спецлагерей зимой — весной 1942 г. было столь же резким, как и их сокращение к осени, сопровождаемое постепенным отмиранием СПП, выраженном в передаче их функций другим тыловым объектам.