Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг. - [66]

Другим способом поддержания важной для власти идеи, кроме ее постоянного повторения, были реальные действия. Например, приказ № 270 от 16 августа 1941 г., который не мог быть исполнен, но как акт дискурсивного насилия достиг своей цели, прочно связав у адресатов плен с репрессиями. Сюда же стоит отнести отправку всех успешно проверенных офицеров в отдельные штурмовые стрелковые батальоны — решение внезапное и необъяснимое если не рассматривать его как сигнал от власти комсоставу: плен неприемлем.

Противоречивость отношения к проверке и самим военнопленным отражалась в официальной терминологии, словно маскировавшей суть вещей: не проверочные, а специальные лагеря, не штрафные, а штурмовые батальоны, не бывшие военнопленные, а бывшие военнослужащие, которые быстро стали «спецконтингентом» (при этом не слившись с другими категориями — в годы войны обозначение «с/к» использовалось только для них). Прошедшим в лагерях проверку не давали справок и советовали никому не говорить о пребывании в плену и ПФЛ, тем самым скрывая пленных от общества. Только в период репатриации лагеря стали проверочно-фильтрационными, а часть их контингента — «бывшими военнопленными», получающими на руки документы о прохождении проверки.

Вторжения власти в работу системы проверки носили эпизодический характер. Судьба бывших военнопленных не была объектом пристального внимания режима, находясь в зоне его периферийного зрения. Государство не пыталось «пристыдить» вернувшихся из плена фактом пленения: к «чувству вины» в спецлагерях обращались исключительно для повышения экономических показателей. Трудовое использование проверяемых в ПФЛ не может быть однозначно интерпретировано с точки зрения идеологии и политического недоверия. Представляется, что, переориентация идеологической работы на производственное направление имела утилитарный характер и не свидетельствовала об отношении власти к «спецконтингенту».

Периферийность проблемы для властей порождала более высокую, чем в других случаях, активность и самостоятельность низовых структур и отдельных работников спецслужб. Судьба вернувшихся из плена зависела не только от НКВД — «фильтранты» были объектом борьбы различных ведомств. Контрразведка стремилась найти среди них шпионов, командиры частей — немедленно использовать в качестве пополнения, НКО — использовать в строительных батальонах или призвать в армию после проверки в ближайшем тылу, НКВД — получить рабочие руки от НКО, наркоматы и местные органы власти — получить рабочие руки от НКВД. И хотя существовали, в том числе внутри одной и той же структуры, разные видения системы проверки, все признавали принципиальную необходимость ее существования.

Рассмотрение отношения общества к бывшим пленным показывает широкий диапазон возможных сценариев. Источники свидетельствуют об избиении проверяемых в одних спецлагерях и употреблении вместе с ними алкоголя в других. В каждом ПФЛ и, шире, на каждом объекте системы проверки, каждый руководитель и охранник самостоятельно определяли свое отношение к «спецконтингенту», прошлому (плен, окружение) и настоящему (неопределенный статус и перспективы) которого не были даны четкие оценки в директивах сверху. Вне лагерей граждане также обладали широкой самостоятельностью в выборе стратегии отношений с бывшими пленными.

Военные, попавшие в систему проверки, даже в ПФЛ, редко воспринимали случившееся с ними как наказание до тех пор, пока ограничение их свободы убедительно обосновывалось контрразведывательными соображениями. В этом можно увидеть общую тенденцию на стирание в военный период в сознании людей границы между «зоной» и «волей», восприятие травмирующих чрезвычайных ситуаций вроде попадания в лагерь как «продолжения жизни»[1024]. Представляется также, что это было связано с отрицанием собственной вины за пленение. Рядовые действующей армии перекладывали вину на командиров, которые «сдали» их в плен, при этом нормально взаимодействуя друг с другом в лагерях. Соответственно комсостав, отрицая свою вину, оказывал большее сопротивление проверке и содержанию в лагере, одновременно демонстрируя большую подозрительность друг к другу.

Отсутствие личной вины не отменяло предположение о наличии таковой у других «фильтрантов»[1025]. Главной особенностью спецлагерей было то, что, как предполагалось, среди их контингентов имелось определенное количество добровольно сдавшихся в плен или поступивших на службу к противнику, которых нужно было вычислить. Их присутствие было причиной ограничение свободы остальных и легитимировало ее. Если у каждого заключенного ИТЛ была своеобразная бирка — номер статьи, сразу сообщающий о нем определенную информацию, то «спецконтингент» ПФЛ существовал в более нервной социальной обстановке тотальной неуверенности в истинном облике окружающих. При этом ближайшее будущее и текущий социальный статус проверяемых были неопределенны: они совместно трудились одновременно с вольнонаемными рабочими и «власовцами», не считались преступниками и при этом жили в лагере, направлялись в кадры лагерей и штурмовые батальоны.