Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг. - [48]
Второй тип — чекист-политрук, призванный из партийных и политорганов. А.И. Матвеев, вспоминая о войне, создает образ «особиста», больше похожего на политработника. Автор относит себя к профессиональной группе («мы, чекисты»), но типичные для нарративов ее членов элементы (передающий свой опыт старший чекист-наставник, допрос шпиона и пр.) обрамляются деталями, подчеркивающими партийную самоидентификацию автора[762]. В начале мемуаров описываются попытки жить среди бойцов и завоевать их доверие, но затем в эвфемистическом виде сообщается и об агентурной работе[763]. «Бдительность» Матвеева весьма избирательна[764], что отличает его от профессионалов[765], как и подробные характеристики армейских бойцов и командиров.
Третий тип — чекисты-профессионалы, работавшие в органах еще до войны, определявшие групповую идентичность. В их мемуарах постоянно подчеркивается через конфликтные ситуации или решение сложных задач собственный особый статус, возвышающий их над окружающими[766]. Они сознавали, что их работа строится на субъективизме: в мемуарах А.М. Гуськов пишет о таком методе как «чекистская интуиция»[767], откровеннее высказался только Г. Пяткин: «для нас интуиция — инструмент не последний, и часто она меня выручала»[768]. Подробно описывается поиск, разоблачение и допрос шпионов. При разговоре об окружающих внимание сосредоточено на других чекистах, особенно на конфликтах с ними[769].
В связи с существованием этих типов сложно говорить о едином корпоративном отношении к плену и пленным в годы войны. В мемуарах С.А. Ваупшасова неприемлемость плена предстает как специфичная профессиональная норма: «чекисту в плен попадать нельзя»[770]. Однако пропаганда предписывала то же рядовым красноармейцам. И так же, как последние, чекисты попадали в плен. Например, С.И. Солнцев, не выдавший военной тайны под пытками и посмертно представленный за это к званию Героя СССР[771]. Также работники НКВД в плену выживали[772]. «Бывшие в плену или окружении войск противника» чекисты направлялись на работу в колонии и лагеря ГУЛАГа, откуда они стремились уволиться, но не могли сделать этого без санкции НКВД[773]. В апреле 1944 г. приказ НКВД зафиксировал практику «когда отдельные лица, остававшиеся на территории, занятой противником, принимаются на работу в органы НКВД без тщательной специальной проверки» и потребовал проводить подобные кадровые решения только с санкции центра[774]. Таким образом, под вопросом и само существование особой этики плена среди работников госбезопасности.
При определении отношения чекистов к бывшим пленным следует учитывать, что они представляли и чисто профессиональный интерес. Их могли использовать для оперативных действий, например в качестве зафронтовых агентов[775], но чаще пытались уличить в вербовке врагом — за разоблачением крупного шпиона следовало продвижение по карьерной лестнице. Такой факт биографии как «плен» был той самой «зацепкой» [776], которую можно было превратить в следственное дело.
Мелкие «грехи», допустимые для других военнослужащих, были непростительны для бывших военнопленных. Как сказал одному из них работник органов, «если бы на тебе хоть одно пятно было, я бы тебе житья не дал»[777]. Другого бывшего пленного новый «особист» части перестал постоянно вызывать на допросы, пояснив: «А зачем просто так дергать? Работай спокойно, а набедокуришь, вот тогда припомним и старое»[778]. Соответственно особые органы искали и находили признаки работы на противника в неосторожных высказываниях и действиях бывших пленных[779].
Во время допроса оказывалось психологическое давление: «почему вы сдались в плен, зная о том, что русский боец (красноармеец) в плен не сдается»[780], «какой же из вас командир, если вы оказались в плену, вы, как командир роты, должны были застрелиться!»[781]. Проверяемых пытались сломать и более грубыми методами: «заваливаются в комнату к следователю три пьяных "чекиста" и орут на меня "А…! Это ты, тот еврей! Да мы тебя сейчас на месте шлепнем, сволочь! Немецкий шпион! Предатель!"»[782].
Об отношении чекистов к пленным на этих примерах следует говорить осторожно. Агрессия и недоверие в определенной мере могли быть напускными, методом, призванным «расколоть» проверяемого. Если на первом допросе Г.Д. Водянского следователь приветствовал его «Садись, предатель Родины! Давай, рассказывай, где, когда и при каких обстоятельствах сдался в плен?!», то в начале их следующей встречи, после проверки сведений, «дружелюбно предложил сесть, однако сразу сурово произнес: "Ты почему родителям не сообщил о том, что жив и здоров?"»[783].
В других случаях жесткий нажим приводил к трагедиям. В спецлагере № 150 на чердаке повесился проверяемый, в предсмертном письме написавший, что умирает «честно» и обвинивший во всем следователя особого отдела
