Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг. - [37]
Однако в дальнейшем, столкнувшись с выжившими пленными, власть воздержалась от их репрессирования. «Проверочно-фильтрационная» работа в спецлагерях не стала, используя термин Сталина, «проверочно-мордобойной»[552]. Исключение составляли попавшие в спецлагеря офицеры. Приказ наркома обороны Сталина от 1 августа 1943 г. предписывал создать и использовать «на наиболее активных участках фронта» отдельные штурмовые стрелковые батальоны (ОШСБ) «в целях предоставления возможности командно-начальствующего составу, находившемуся длительное время на территории, оккупированной противником, и не принимавшему участия в партизанских отрядах, с оружием в руках доказать свою преданность Родине»[553]. Всего за годы войны в эти соединения было направлено 29 тысяч офицеров[554], а характер их использования был схож со штрафными частями — потери были огромны[555]. Офицерского звания штурмбатовцев не лишали, а выжившие в первой и единственной самоубийственной атаке возвращались в армию на офицерскую должность.
Определявший политику в отношении пленных Сталин в 1941 г. оказался в непростой ситуации после того, как в плен попал его сын Яков Джугашвили. Теперь любая рациональная мера, направленная на помощь военнопленным или снижение недоверия к бывшим в плену могла быть воспринята как его слабость. Вскоре после появления немецких пропагандистских листовок с военнопленным Джугашвили 16 августа вышел печально известный приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270. Формально он лишь напомнил о нормах действующего законодательства: речь в нем шла не о любом попадании в плен, а о прекращении сопротивления путем целенаправленной сдачи противнику[556]. Аналогично в приказе от 26 августа 1941 г. Сталин требовал давать сведения только о добровольно сдавшихся в плен[557]. Схожие оговорки делал во, в целом жестких, разъяснениях по обращению с пленными главный военный прокурор Красной Армии В.И. Носов[558].
Однако в памяти участников войны приказ № 270 остался официальным запретом попадать в плен[559] — очевидно, именно так он подавался политорганами. Не помешало этому даже его фактическое неисполнение — за всю войну, по официальным донесениям, насчитали лишь 36.194 попавших в плен[560], остальные миллионы записывались в пропавшие без вести[561]. Таким образом, после приказа № 270 каждый солдат действующей армии точно знал, что в плен попадать нельзя, но формулировки позволяли в любой момент смягчить политику.
Нежеланием демонстрировать слабость, уже не только Сталина, но и всей советской системы, можно объяснить отрицание существования попавших в плен советских солдат при контактах с представителями других государств. Когда в мае 1942 г. Рузвельт во время встречи с В.М. Молотовым поднял вопрос о советских военнопленных, то последний сразу же дал понять, что обсуждать эту тему не имеет смысла[562]. В апреле 1943 г. советские послы в Турции, Болгарии и Швеции заявили, что СССР «не придает значения сообщениям о русских военнопленных, поскольку считает их предателями»[563]. В мае 1944 г. британский посол в Москве хотел, чтобы Сталин лично гарантировал амнистию военнопленным-репатриантам, на что получил ответ Молотова: «ни один русский не пойдет добровольно на службу к немцам, а, следовательно, возможность того, чтобы Сталин давал какие-либо гарантии пленным, число которых очень мало, совершенно исключена»[564]. Когда же дело дошло до организации репатриации, то на Ялтинской конференции по требованию Сталина вопрос о советских военнопленных, захваченных союзниками, не был вписан в коммюнике[565]. Только в частных беседах вождь мог перестать отрицать само наличие советских военнопленных. «Среди этих людей есть и подлецы, но мы не очень строго будем с ними обращаться» — сказал он Черчиллю, но на желание британского премьера «сказать за них слово» сменил тему[566].
Однако одновременно через официальные ноты В.М. Молотова как наркома иностранных дел всему миру сообщалось о беззаконном и антигуманном обращении немцев с советскими военнопленными, их массовых убийствах[567]. В качестве жертв наличие пленных красноармейцев не отрицалось во внутренней пропаганде. Брошюра «Фашистские зверства над пленными» вышла на вторую неделю войны[568], в своей речи 7 ноября 1941 г. про уничтожение немцами военнопленных сказал сам Сталин, часть отчетов ЧГК[569] были полностью посвящены советским военнопленным[570]. Когда летом 1942 г. политуправления фронтов ослабили освещение этой темы, то получили выговор от ГЛАВПУ[571].
Главной целью этой линии пропаганды было напугать условиями плена солдат действующей армии и предотвратить их сдачу врагу. При этом попавшие в плен представлялись не предателями, а жертвами, которым следовало сопереживать. «Мученическая смерть под пытками в плену у врага» рассматривается исследователями как один из распространенных в пропаганде типов подвигов, способных стать даже символами (например, Зоя Космодемьянская), а расправы над пленными включались в действующей армии счета мести
