Синий дым - [14]

Камень многовековый и серый.

В барельефах стынут святые.

В вышине изнывают химеры,

Разрывая немые рты.

Отражается в тёмной витрине

Обличающий Мирабо.

В историческом магазине

Деревянный нищий с горбом.

Он споит у стены, у входа,

Перетянутый ремешком.

Должно быть, урод Квазимодо

С закушенным языком.

Вот собор. По истёртым плитам

Осторожно стучит каблук.

В полумраке, в сводах разлитый,

Замирает беспомощно звук.

Вот полотна картин поблёкли.

И всегда зарождает страх

На цветных нарисованных стёклах

Вот этот чёрный монах.

Этот камень дикий и голый

Сторож древних и тёмных былей.

Может быть, и шаги Лойолы

Эти своды и стены укрывали.

Парижанка

«Черты француженки прелестной…»

А. Блок

Тогда ещё война не отшумела.

Молчал Париж

В обманном забытье.

Был спущен флаг,

Что ввысь взвивался смело

Веками на его стремительной ладье.

И, вероятно, как в средневековье,

В Париж спускались звёзды в темноте.

Форт Валерьян уже дымился кровью

Тех, кто навстречу шёл своей мечте.

Над Сеной облетели тополя.

Над Сеной молчаливая земля

И под мостами чёрная вода

Не уносила горькие года.

Ты в эти дни пришла ко мне в больницу

С нежнейшими мимозами из Ниццы.

И маленькая тёплая рука

В блестящей чёрной лайковой перчатке

С тишайшей нежностью

Притронулась слегка,

Чтоб навсегда оставить отпечаток!

В большом окне,

Приплыв издалека,

В тяжёлой битве бились облака,

В большом окне

Вдали Медонский лес

Был красной полосой заката скошен.

В большом окне,

В нагроможденье тесном,

На облака, на трубы крыш отброшен

Твой силуэт,

Кристьян,

Легчайший силуэт француженки прекрасной.

1940.

«Вот так обрушивается скала…»

Вот так обрушивается скала,

И путник погребён обвалом грозным.

Мы без ветрил плывём и без руля.

Кто ж чертит путь по неподвижным звёздам?

Испуганные ширятся глаза,

Летят недоумённые вопросы,

Когда внезапная жестокая гроза

Швыряет нас на острые утёсы.

Священник речь гнусаво говорил:

«Не думал ты, но вот Господня воля…»

У смертного одна собачья доля —

Плыть без руля и без ветрил.

«Вспыхнет спичка и мрак озарится…»

Вспыхнет спичка и мрак озарится,

И дымок папиросы летит.

Серым слоем на сердце ложится

Тонкий пепел глубоких обид.

Ночью мысли угрюмы и вздорны,

На губах горький вкус папирос.

Я ведь мальчиком непокорным

У весёлого леса рос.

Это всё городские раны,

Это чёрная полоса.

Одинокой тропою Глана

Мы уйдём в голубые леса.

Вот по-прежнему солнце играет

В чаще зелени молодой.

Только глупое сердце не знает,

Как нам справиться с болью такой.

1948, Париж, «Русские новости».

«О том, что прожито и пережито…»

О том, что прожито и пережито,

Не говори ревниво-жёстких слов.

Всё нашей встречей, как прибоем, смыто.

Жить и любить я сызнова готов.

Жить и любить…Как летним утром рано

Опять бодра, опять чиста душа.

Широкие версальские каштаны

Теперь совсем по-новому шуршат.

Дай руку, друг, чтоб в жизнь войти со мною,

Чтоб я мог светлой музыкой любви —

Пронзив тебя апрельской синевою —

На трудный подвиг жизни вдохновить.

Париж, 1949, «Русские новости»

Остров Иё

Пустынный пляж. В предвидении ночи

Бесшумно, низко филин пролетел.

Кусты и камни абрисом неточным

В сгущающейся тонут темноте.

Пора идти к белеющей палатке

В весёлом кипарисовом леске.

Над ним колеблется струёю шаткой

Дым от костра, горящем на песке.

Я знаю, милый друг, что мы устали

И что живое сердце не гранит.

Суровой нежностью,

Глухой печалью

Трепещут наши считанные дни.

Но вопреки всему ещё не хочешь

Ни успокоиться, ни отдохнуть!

У края надвигающейся ночи

Большими странствиями дышит грудь!

Уж якоря сверкнули мокрой сталью

И цепь медлительно ползёт в лета!

Так в радости, надежде и печали

Встаёт последний жизненный этап.

1955, ils d’Yeux

«Взаимоотношенья наши…»

«Старый заколдованный Париж…»

Ир. Кнорринг

Взаимоотношенья наши

Тяжёлой душат полнотой.

Он и любезен мне, и страшен

Многовековой глубиной.

От времени и ветра смуглый,

Любое сердце расточит.

Здесь каждый камень, каждый угол

Бросает, будит и палит.

И вечером, когда улягусь,

Покой мой неосуществим.

Колдует он — подобно магу —

Колдует за окном моим.

И рыжий тяготеет свод.

И пробегающее пенье

По лунной комнате, и вот —

— О, детское почти смятенье —

Врывается, — его ль впущу?

— Лоснящиеся кони в мыле,

Сто барабанщиков забили

Тревогу. В клочья чувства, ум. —

Огромный и растущий шум

Бегущих в ночь автомобилей.

Косяк оконной рамы и портьеры.

Сереет щель — неясна и узка —

Протяжный гул идёт издалека.

Кто угрожает: город иль химеры?

Ты рядом дышишь ровно и тепло.

Какая непомерная тревога —

Беречь тебя, пока не рассвело,

От произвола дьявола и Бога.

Каменщик и «Мыслитель» на Нотр-Дам [23]

Вот арок стрельчатых легчайший взлёт.

И лепится под черепицей город.

История медлительно течёт

У каменного корабля — Собора.

…Бьёт мерно молоток, крошит резцом,

И трудится с искусством и любовью

Простой, упорный в малом и большом,

Безвестный каменщик Средневековья.

В суровой бедности он жизнь влачит,

Он дышит едкой известью и пылью,

Не чувствует — и мы не отличим —

За огрубелыми плечами крылья.

А, высунув язык, на мир глядит

Холодное и злое изваянье,

Которое подтачивает, тлит

Любовью созидаемое знанье.

Но вопреки ему, и вопреки всему,

На шаткие леса упрямый мастер

Взойдёт, чтоб воплотить, чрез ночь и тьму,

Земное человеческое счастье.

«На ярко-красном полотне заката…»