Силой и властью - [46]

Адалан посмотрел на витраж: капля света на темном стекле, стекающие с нее сплетения форм и красок, и среди них угадываются три танцующих фигуры — не то люди, не то твари бездны. Сами собой в памяти всплыли строки Песни Всетворения. Он оглянулся на учителя и тихо запел:

— Было это тогда, когда ничего не было. Было это там, где ничего не было. Не было — и стало: стала искра и стала капля. Упала искра в каплю и растаяла. И появились дети, числом три, и стали дети творить где и творить когда, чтобы было место играть и время меняться. И стали дети делать себе игрушки малые и большие, каждый то, что любил. И любил старший во всем порядок, закон и свет светлый, и творил закон и свет светлый. И любил средний во всем хаос, свободу и темную тьму, и творил свободу и темную тьму. И любила младшая мир и братьев своих, и звала их играть вместе, расти и меняться, и творила она любовь…

— Да, мальчик, — кивнул магистр, — триумвират Творящих: Закон, Свобода и Любовь. Хорошо поешь на даахири, сложный язык для человека.

Он улыбнулся одобрительно, потом подвинул кресло поближе, сел и продолжил:

— Вера даахи слишком строга, как строг их долг и служение, мы понимаем все немного иначе. Нет в мире чистого света или непроглядной тьмы, нет и быть не может. Совершенный закон мертв: он не позволяет движения и изменения, а неподвижна только смерть. Совершенный хаос пуст: он не допускает ограничений, любая форма в нем разрушится раньше, чем успеет родится. А без тьмы и света, в пустоте, любовь бессмысленна. Значит, в каждом создании Света есть доля Тьмы, в каждой твари Хаоса — доля Порядка. А чтобы Тьма и Свет, Хаос и Порядок пребывали в мире, нужна доля Любви. Теперь туда посмотри. Что там?

Учитель указал на другую арку, в створе которой были изображены две фигуры: зверь-даахи и человек. Черно-серый, как клубящийся дым, зверь замер, чуть припав к земле, крылья отведены назад, хвост и лапы в напряжении: прыжок — и гибкое тело растворится в небе. Но витые рога настороженно подняты, а морда зверя повернута к человеку. Человек, молодой мужчина, смотрит прямо на Адалана, светлые волосы и полы одежды треплет невидимый ветер, лицо спокойно, а взгляд прямой и открытый, в руках человека сияет маленькое солнце. Изображение этих двоих обнимает третий, огромный дракон со змеиным туловищем и когтистыми лапами. Крылья его застят небо, а рогатая голова щерится у ног. Лиловый с зелеными переливами, дракон кажется великим существом, какие бывают только в сказках.

Адалан, уже увлеченный разговором, с готовностью ответил:

— Дракон, дитя Закона, человек, дитя Свободы и даахи, дитя Любви.

— Мыслитель, вершитель, хранитель. Все верно. А теперь скажи-ка мне, Адалан, на кого похож этот человек?

Адалан посмотрел на витраж еще раз и отвернулся. То, что пришло в голову, совсем не хотелось говорить вслух. Но ничего не поделаешь — учитель ждал ответа.

— На господина Нарайна Орса он похож.

— Хм… наверное, так, — усмехнулся магистр. — А еще на господина Иделара Кера, да?

Адалан подумал, и согласился:

— Да, и на господина Кера тоже.

Между купцами было немало общего, но все-таки сам магистр напоминал ему бывшего хозяина куда сильнее. Адалан еще не успел до конца понять, что же это значит, когда учитель закончил за него:

— На Орса из Орбина, на Кера из Тирона, на меня и на тебя, мой мальчик.

Вот, значит, в чем дело! Адалан отбросил сомнения и нежелание вспоминать давние дни в школе — удовлетворить любопытство стало куда важнее.

— Так значит, господин Орс и господин Кер — особенные, не такие как все? И ты… и мы тоже?

— Да, мальчик, особенные. Мы, — магистр Дайран снова указал на витраж, — такие, — и тоже затянул на даахири. — И взял Маари пыль звериной тропы, и слюну хищника, и кровь его жертвы, и прибавил к тому семя трав, и гниющий плод древа, и смешал это с каплями вод небесных и каплями вод земных, и вылепил себе дитя. И обжег его тело пламенем бездны, и остудил неутомимым ветром. И сказал: вот дитя мое, по образу моему, вот дар мой — пламя всетворящее, чтобы создавать и разрушать, и власть иметь над созданиями, и в этом быть равным нам, и хотеть больше, но не видеть края сущего и не знать покоя. И стал человек Маари по образу Маари, дитя тьмы, свободы и хаоса.

Адалан слышал эту песнь много раз, ловил образы, нарисованные старой хааши, но слушал и смотрел бездумно, как сказку, не связывая со своей жизнью. Жизнь — это силки на мелких зверьков, рыбалка, горячая похлебка и шумные щенячьи игры. Когда Адалан слушал песни Шанары, богов и магов в его жизни еще не было.

Магистр закончил и снова улыбнулся:

— Помнишь? Это про нас с тобой, мальчик. Мы — дети Маари, первородные из праха, с магией богов, вечной жаждой познания и творчества.

— А что же все остальные люди, не такие?

— Остальные люди пришли в мир позже. Наши предки слишком сильно хотели сравняться с богами, они не справились с магией и чуть не разорвали землю. Твердь земная содрогнулась и сбросила гордецов в бездну. Бог свободы творящей пытался спасти своих детей, но не успел — смог защитить только Орбин, единственный из древних городов. Потом жизнь наладилась: рыба вернулась в реки, в лесах и лугах расплодилось зверье, на месте разрыва тверди встали Поднебесные горы. Другие Творящие помогли брату вернуть своих детей. Но боги стали опасаться людей, и те, что родились позже, уже не получили власти над всетворящим пламенем. Только мы, потомки выживших первородных, еще сохранили ее остатки, понимаешь, мальчик?