Сильнее смерти - [79]

При всякой удаче Перушко оживлялся и начинал кудахтать, словно петух, нашедший зерно.

— Э, старость моя несчастная! Где оно, время молодое, когда с места мог через коня перемахнуть! Если бы мне не надо было на селе с бабами воевать, знаешь, где бы сейчас моя винтовка стреляла! Гляжу я на Шолаю, и сердце разрывается от зависти. Эх-ма!..

Слушала Зорка его болтовню и вздыхала.

— Долго Шолая не едет, уже шестая неделя пошла.

— Ну и что? Командиру не положено дома на печи валяться. Я сам, голуба, от Загреба до Вены дошел, а оттуда до Галиции, из Галиции в Салоники, из Салоник через Македонию снова в Загреб. Весь свет, почитай, обошел, а домой ни разу не завернул. Не положено — и весь сказ. Командир на войне что пастух у стада. Отлучится на минуту — а волк, смотришь, и унесет двухлетка. Нет, ты уж привыкай к тому, что он может еще целый год не появиться. Не тужи зря. Лучше гостинцев побольше припаси ему.

Когда Перушко ушел, Зорка долго стояла у ворот, глядя на подернутую дымкой долину, над которой ветер шевелил облака. Холодный воздух освежал горячие щеки. Чувствовалось приближение зимы.

Снег начал падать рано вечером, а к утру вся долина уже лежала под мягким белым покрывалом. Деревья протягивали людям посиневшие от холода ветви. А Плива блестела зеленоватой гладью, с любопытством посматривала на сахарные берега, мягко лизала их и игриво мчалась-вперед. Когда над ней начинали клубиться облака, Плива мрачнела и угрожающе выбрасывала к небу пенистые брызги.

Зорка стояла у окна с дочкой на руках. Белый иней затянул стекла, оставив незамерзшими лишь несколько кружочков, через которые можно было смотреть вдаль. Зорка любовалась запорошенной снегом улицей. Все на ней выглядело таким нетронуто чистым, и мысли Зорки обратились к дням ее молодости.

Было точно такое же зимнее утро. Заснеженная тропинка змейкой поднималась от дома на холм. Зорка вдруг услышала за спиной поскрипывание чьих-то шагов. Она повернула голову и со страхом украдкой посмотрела назад. Чувствовала, что приближается тот, чей образ неотступно преследовал ее последнее время. Когда она обернулась — сразу же встретилась с ним взглядом. Его глаза так и стояли сейчас перед ней. «Симела, родной!» Каждую зиму первый снег будил в ее памяти картину далекого счастья.

Сейчас ей так захотелось оставить дом, выскочить на улицу и побежать по снежным сугробам до самого Купреса. А потом взглянула на заспанное личико дочки, прижала ее покрепче к себе и отошла от окна.

Послышались шаги. В двери показалась сноха деда Перушко, стряхнула снег с опанок и сказала:

— Дарка зовет тебя. Ой-ой-ой, посмотрела бы ты, что Бубало с ней сделал! — затараторила она, шлепая по полу в мягких опанках.

Зорка положила дочь на постель и отправилась со снохой к дому Бубало.

Дарку она застала сидящей на табурете. Лицо ее было в слезах. Увидев соседку, Дарка усадила Зорку и стала делиться с ней своим горем.

— Чуть не убил меня, душегуб, из-за комитета. Посмотри, как избил! — Она распахнула кофту, обнажив грудь и плечи, сплошь покрытые ссадинами и синяками. — Ремнем с пряжкой бил, всю свою злобу решил на мне выместить. Я теперь хочу к Митрану уехать, только вот денег на дорогу нет ни копейки. Он все забрал. Не дашь ли ты мне?

У Зорки мурашки поползли по спине при виде избитого тела Дарки. О жизни соседки она не знала почти ничего, но, слыша не раз ее смех, думала, что они с Бубало живут счастливо. И вот на тебе…

— А где сейчас Бубало? — спросила Зорка. — Я не видела его очень давно.

— Под Мрконичем они, — ответила Дарка. — Да только вот разошлись наши мужья в разные стороны. Твой вроде пятиконечную звезду нацепил?

— Говорят, что так, — ответила Зорка.

— А мой — кокарду. Ты довольна, что твой Шолая с партизанами?

— Я буду довольна, когда он домой вернется, — с горечью сказала Зорка.

— Так ты дашь мне взаймы? — сказала Дарка, застегивая кофту. — Мы ведь с тобой не носим разных знаков…

Прошло еще несколько дней, заполненных тревожными мыслями о Шолае и предчувствием надвигающейся беды. Однажды утром, идя по двору с подойником в руке, Зорка случайно посмотрела на холмы и обмерла. С холма по тропинке спускался к ее дому Бубало, опоясанный патронташем. Зорка поспешно повернула назад к дому, поставила подойник на порог и стала ждать.

Подойдя к Зорке, он хмуро сказал:

— Ты что это, чужие болячки лечишь? — пробурчал он. — Не лезь к моей жене. И муж твой и ты, вы оба, к туркам переметнулись!

Бубало повернулся и, тяжело ступая, зашагал вверх по тропинке. Пораженная Зорка не могла оторвать от него глаз, пока он не скрылся за холмом.

В тот же день к ней зашел дед Перушко. Потирая замерзшие руки и отдирая сосульки с бороды, дед посмотрел на Зорку невеселыми глазами и растерянно сказал:

— Тяжелые времена наступают, Зорка. Приходит ко мне в комитет Бубало и говорит: «Ты, дед, в четниках числишься. Почему же, спрашивает, я второй раз в село прихожу, а кокарды на тебе все не вижу? Наказал строго-настрого смотреть за его женой. Будто я пастух какой ей. Такие-то вот дела…

— Что же будет, дедушка? Что все это значит? — воскликнула Зорка.

— А кто его знает… Наши разделились: четники и партизаны, друг против друга пошли. Каждый свое войско создает. Только четники по мобилизации берут, а партизаны добровольцев кличут. Потому этот сукин сын Бубало и спросил меня про кокарду, видно, мобилизовать хочет. Если Шолая придет, скажи ему, что я не виноват. Я свое дело честно делаю, а в том, что меня то партизаны, то четники перекантовывают, моей вины нет.