"Сила молитвы" и другие рассказы - [11]

Зрелище, признаюсь, было любопытное. Вместо привычной деревни — коттеджный поселок, где у каждой семьи свой двухэтажный особняк с городскими удобствами: ванная, туалет, газ, телефон и централизованное отопление из общей котельной. К сожалению, рождаемость в Литве низкая, семьи немногочисленны. А потому предполагалось, что столь благодатные жилищные условия породят и ту благодать, когда в каждом особняке будет семеро по лавкам. Прогнозы были самые радужные, но рождаемость еще больше пошла на спад.

Возле особняков были лишь узкие полоски земли, на которых росли цветы. И было что-то чужеродное в этой урбанизированной деревне, где возле домов нет огородов. Нет хлева, где, пережевывая сено, шумно вздыхает корова, а в курятнике клекочут куры.

— А зачем? — сказал сопровождавший меня парторг. — У нас как при коммунизме: все бесплатно.

Оказывается, они действительно жили как при коммунизме. И зачем ходить за коровой и горбатиться в огороде, если можно подать заявку и вам бесплатно привезут на дом все необходимое: картошку, морковку, молоко или яйца.

— У людей должен быть тосуг, — важно сказал парторг, выговаривая «д» как «т».

— А что делают, — интересуюсь, — люди на досуге?

— Пьют, — засмеялся он. — Владас звонит Петрасу и говорит: «Что ты делаешь?» — «Пью». — «И я пью. Давай выпьем вместе».

— Совсем спиваются мужики, — вмешалась в наш разговор бабуля, долго жившая в России и хорошо говорившая по-русски. — И без коровки стало скучно жить. Раньше придешь в хлев расстроенная, а она дышит теплом тебе в ухо и слезы слизывает со щек. Очень ласковая у меня была коровка, а теперь я без ласки живу.

— Вам давно пора пообедать, — настоятельно порекомендовал парторг.

И вдруг я почувствовала, что ему до смерти надоело рассказывать байки про коммунистический рай. Мы взглянули друг на друга, улыбнулись и поняли без слов: по отношению к коммунизму мы одного поля ягоды. И что поделаешь, если советская власть устроила на литовской земле «витрину коммунизма» для Запада и вбухивает в эту показуху миллионы рублей? Знакомиться дальше с показухой как-то расхотелось, и мы решили ограничиться посещением музея старого быта.

Это был даже не музей, но усадьба 40-х годов XX века, сохраненная в том первозданном виде, что даже казалось — хозяева все еще живут здесь или вышли отсюда на минуточку. Солнце золотило массивные бревна старинного дома, построенного прочно и на века.

Дом осеняли зеленые кроны дубов, могучих, столетних и таких величественных, что вдруг вспомнились чьи-то слова: «Высокие деревья, как молитвы». Это была та Литва, в которую я влюбилась с первого взгляда. А в доме, казалось, продолжалась жизнь. На громоздком деревянном ткацком станке хозяйка ткала еще совсем недавно это толстое серое сукно, колючее на ощупь. Возле корыта с бельем — глиняный горшок с золой и мыльником (это трава такая). Мыло, оказывается, было слишком дорогим, и стирали такой вот смесью. На каганце лучина для освещения дома. Но больше всего меня поразили самодельные спички. Да каким же надо обладать терпением, чтобы вытесать из дерева эти тонкие палочки! Уму непостижимо — на спичках экономят!

— Хозяин усадьбы был бедным человеком? — спрашиваю парторга.

— Это Йонас был бедным? — усмехнулся он. — Богаче Йонаса никого в округе не было. Олигарх был по-нынешнему. А потом пришла советская власть и, как это сказать по-русски, взяли кота за ворота — и в тюрьму. Долго сидел, но вернулся довольным.

— Как довольным?

— А вы сами с ним поговорите. Он рядом живет.

Вот и не знаю, как рассказать о человеке, который вернулся из лагерей не то чтобы довольным, но благодарным жизни за ее уроки. Однако по порядку.

Йонас очень обрадовался, когда парторг представил меня как писателя из Москвы, и тут же извлек из сундука полсотни или больше толстых тетрадей, исписанных таким мелким-премелким почерком, что стало понятно: экономил бумагу.

— Я тоже пишу, — сказал он взволнованно. — Тут вся моя жизнь.

Парторг сразу заскучал при виде тетрадок и заторопился к гостям.

— Назовите любой год и любую дату, — торжественно объявил Йонас, — и я вам зачитаю, как прошел этот день.

Я называла наугад годы и даты, а Йонас зачитывал летопись своей жизни: «15 мая. Восход солнца в 4:47». Это была удручающе однообразная летопись, где менялись дни и годы, время восхода и захода солнца, но неизменным оставалось одно — Йонас спал не больше четырех часов в сутки, а остальное время неистово работал во исполнение любимого завета протестантов: «Трудолюбивые приобретают богатство».

— Говорят, вы были самым богатым человеком в округе и некоторые даже завидовали вам? — спрашиваю Йонаса.

— Да, мне многие завидовали, — сказал он, приосанясь. — У меня был железный плуг, а не деревянная мотыга, как у прочих. Я имел вторые штаны — настоящие, из магазина, а не эти колючие, из самодельного сукна. И в кирху я приходил в сапогах. О, все оглядывались: «Он в сапогах!»

Правда, в кирху, признался Йонас, он шел сначала босиком: берег сапоги. И только неподалеку от кирхи, вымыв ноги в ручье, надевал свою драгоценную обувь.

Миф о богатой Литве, которую потом разорила Москва, рушился на глазах. Позже я специально поинтересовалась статистикой: 80% населения довоенной Литвы были заняты в сельском хозяйстве, из них только 2% имели кожаную обувь, а остальные ходили в деревянных башмаках. Вот цены тех лет в переводе на натуральные продукты: один костюм — 3000 литров молока или 16700 яиц. Одно платье — 15 кур или 10-15 килограммов сливочного масла.