Александр СЕГЕНЬ
ЭОЛОВА АРФА
Роман
Глава первая
Кукла
Потомок богов называется! Да как он посмел! Что за чудовищное бессердечие! Одного дня! Одного дня не дотерпел! Несмотря на все ее старания. Как не стыдно! Марта Валерьевна не могла больше хранить свою легендарную выдержку, свою фирменную благородную стойку, в ней словно порвалась кинопленка, когда фильм показывают где-то на периферии, да на плохом проекторе, и вдруг на экране разрыв, мелькнула перфорация, и — белый фон с волосками и пылинками, а в зале мгновенное недовольство, топот ног: «Сапожники!» Она безудержно разрыдалась, чуть не рухнула на еще теплое тело мужа, но отшатнулась от него и упала навзничь в свое любимое кресло работы Джованнини.
Глядя на совершенно внезапный выхлоп рыданий, врачиха «скорой», добродушная еврейка лет пятидесяти, сочувственно вздрогнула и попыталась утешить:
— Ну что же вы так убиваетесь, милая! Ведь он всего лишь умер, а не ушел к другой.
До Марты Валерьевны дошел анекдотический смысл сказанного, и она задушила рыдания, стремительно вытерла платком лицо, глянула на врачиху. Такую могла бы великолепно сыграть незабвенная Фаина Георгиевна. Мгновенно вспомнилось, как она играла эпизодическую роль медсестры Энгель в том самом фильме, в те упоительные дни, когда все только начиналось в городе над вольной Невой, а этот ветер еще не догадывался, что она поймала и не выпустит его все последующие долгие и счастливые годы.
Но вот этот ветер все-таки вылетел и упорхнул. И уже ничего нельзя поправить!
— Не ушел к другой? — в отчаянии произнесла Марта Валерьевна. — Именно что не умер, а ушел к другой. Бессердечный!
Ей вспомнилось, как муж любил напевать «Черного ворона» и особенно нажимать на тот куплет, где «Передай платок кровавый милой женушке моей, ей скажи, она свободна, я ж женился да на другой», то есть на смерти женился. «Калена стрела венчала нас средь битвы роковой, чую, смерть моя приходит, черный ворон, весь я твой». Она посмотрела на бледное лицо только что скончавшегося мужа и вдруг увидела его жалким, беззащитным перед «неоткрытою страной, из чьих пределов путник ни один не возвращался».
— Да нет же, милая, он умер, — сказала добрая и простодушная врачиха, которую уже никогда не сыграет Фаина Георгиевна. — К другой ему уже теперь нипочем не уйти. Давайте я вам накапаю.
Слезы и рыдания убежали далеко, испугавшись какой-то новой и твердой решимости Марты Валерьевны. Она посмотрела на окно, за которым уже наступал июньский вечер, глянула на часы — восемь, перевела взгляд на врачиху и произнесла своим чарующим знаменитым голосом:
— Его надо вернуть. Понимаете меня? Его надо вернуть оттуда. Во что бы то ни стало.
Ах этот дивный голос! Он-то всему и причина. Появился у нее годам к шестнадцати, до того имелся обычный девичий голосок, а тут вдруг — откуда что взялось у этой некрасивой девочки Тамарки Пирожковой? В нем появилась какая-то... Бархатная задушевность? Не то. Клубнично-малиновая свежесть? Тоже не то. Нет, в нем возникло нечто никак не объяснимое, волнующее, цепляющее, увлекающее, манящее, чарующее и Бог знает какое. Мальчики ничего не понимали. Пирожкова как была вторсырье, так им и оставалась, но когда, не глядя на нее, слышали вдруг чудодейственные нотки проснувшегося в ней голоса, их озадачивало — черт знает что такое. Услышишь — хочется оглянуться и увидеть неотразимую красоту, а оглянешься — все та же невзрачная Тамарка. Как бывает, когда идешь по улице, а впереди тебя цокает каблучками, сверкает точеными ножками, виляет роскошной попой, потряхивает волной пышных волос... «Девушка, это не вы уронили?» «Что?» — и оборачивается баба-яга в молодости. «А, нет, ничего, мне показалось, простите».
Этот голос подарила московской Золушке волшебная фея, однажды явившаяся из сказочного города Таганрога и пожалевшая некрасивую племянницу.
— Послушай, Томочка, вот ты сейчас сказала: «Мне в жизни не везет», да? А ты не говори таких слов. Говори: «Мне везет, я самая счастливая, самая успешная». И тогда действительно станет везти, будешь счастливая, будешь успешная. Вот произнеси сейчас: «Знаете ли вы, что я самая счастливая девушка на свете?» Нет, не так, ты сейчас это дежурно сказала, чтоб только я отвязалась. Ты произнеси это с душой. Вот, уже лучше. А теперь добавь таинственности. А теперь к таинственности немного лукавства. О, гораздо лучше. Давай еще порепетируем.
И когда, побыв у них в гостях недельку, тетя Вера, мамина родная сестра, уехала в свой сказочный Таганрог, Тамара продолжала повторять усвоенные уроки. Закрывая глаза, она произносила фразы и сама влюблялась в свой голос, а подходила к зеркалу и видела там все ту же Тамарку Пирожкову. И ненавидела имя Тамарка, Тамара. Помарка какая-то. Ошибка природы. Так и представляется лотошница на площади перед метро «Сталинская», в 1961 году переименованным в «Семеновскую». Разлапистая тетка, которую тоже звали Тамарой. И, как назло, пирожками торговала. Хотя они у нее были вкуснейшие, с рисом и яйцом, с яблочным повидлом, с мясом. Но покупать их приходилось, когда никого рядом, не то:
— Пирожок, ты что, пирожки ешь?
