Эолова Арфа - [2]

— Все равно что каша кашей бы питалась!

Ей хотелось не быть Тамаркой, не быть Пирожковой, вообще не быть... Хотя нет, вообще не быть это уж слишком. Она всю жизнь хваталась за жизнь. Когда едва не умерла от воспаления легких, когда упала со второго этажа и два дня провела без сознания, когда тонула в деревенском пруду, и этих «когда» не пересчитать.

Цеплялась за учебу, а в ее спецшколе на Кирпичной улице, с преподаванием ряда предметов на английском языке, выживали только самые живучие, выходили в жизнь усталые, но добившиеся, умные-преумные. И перед выпускным ставили не абы что, а сцены из чеховской «Чайки». Роль Нины Заречной вдруг досталась не красавице Лизе Барабановой, а ей, Пирожку, замухрышке! Возмущение прокатилось тяжелой волной и всколыхнуло общественность. Негодовали ученики, родители, учителя, даже поварихи в школьной столовой. Но приглашенный театральный деятель Самоходов подтверждал свою фамилию и никого не хотел слушать. А на спектакль он пригласил своего важного друга, который поначалу откровенно зевал, но под финал ожил, а когда шло губительное для Треплева объяснение с Ниной, аж слегка привстал.

— Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. — Тамара нарочно подошла к шкафу и смотрела на себя в зеркало, повернувшись спиной к зрительному залу, и чеховская ремарка «Склоняется к столу» валялась в стороне, как отброшенный фантик. — Я так утомилась! Отдохнуть бы... отдохнуть! — И она, глядя на себя в зеркало и видя в нем не Тамарку Пирожкову, а красивую Нину Заречную, медленно поднимала руки, словно летящая птица. — Я — чайка... Нет, не то. Я — актриса. Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом... Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно... Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я — чайка. Нет, не то... Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил... Сюжет для небольшого рассказа. Теперь уж я не так... Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной!

К концу спектакля Тамарке все всё простили. Во врагах осталась одна Барабанова. А потом Самоходов подвел к ней:

— Тамарочка, познакомься, мой друг Виталий Петрович Дикарёв.

И тот произнес важно, неторопливо:

— У вас необыкновенный голос, дорогуша. Я хочу пригласить вас...

Куда? В театральный институт? Сразу в театр? Сниматься в кино? Боже мой! У нее закружилась голова.

— ...на радио.

Мгновенное отрезвление. Значит, не внешность, не актерские дарования, а только голос. Обидно, даже оскорбительно. Но все же... И радио совсем не плохо, миллионы и мечтать не вправе, а ей предлагают.

— Не вижу радости, — удивился Дикарёв.

— Она глубоко во мне, — сама не ожидая от себя подобных слов, ответила Тамара таким голосом, что Виталий Петрович заметно взволновался:

— М-да... Голос... Необыкновенный он у вас. Приходите в пятницу к десяти часам.

— А куда? На улицу Радио?

Он рассмеялся:

— Мы уже давным-давно оттуда переехали. Еще до войны. Улица Качалова, дом двадцать четыре. Я выпишу пропуск. Тамара Пирожкова?

И снова она не ожидала от самой себя такой смелости:

— Нет, Марта Пирогова. Пусть меня так объявляют.

Дикарёв переглянулся с Самоходовым, тот пожал плечами и усмехнулся:

— Пусть будет Марта Пирогова. Но пропуск все равно на Тамару Пирожкову, как в паспорте, иначе не пустят.

В отличие от добродушной врачихи, сидящей на диване, молодая медсестра медленно, с полуоткрытым ртом плавала по огромному аквариуму спальни, почти не шевеля плавниками, разглядывала мебель, кое-где вычурную, кое-где помпезную, кое-где причудливую. Дорогую и не очень. Надолго остановилась возле камина, вперившись рыбьими глазами в любимую фотографию Марты Валерьевны — муж дарит ей Париж. В буквальном смысле слова: он протягивает ей Эйфелеву башню, стоящую на далеком заднем плане так, чтобы уместиться у него на ладонях. «Весьма эйфектно», — сказала, помнится, она, когда он вручил ей это фото. В любом другом случае Марта Валерьевна пустилась бы в воспоминания, но сейчас ее больше заботило ближайшее будущее.

— Вернуть? — вскинула густые черные брови врачиха, а вялая рыба медленно повернулась и вылупила глаза на хозяйку роскошной дачи, расположенной над прудом, с собственным пляжиком, ти их мать.

— Вернуть, — негромко, но решительно повторила хозяйка.

Из горла врачихи вместо слов выскочили беспорядочные запятые, будто где-то очень далеко протактакал пулемет. Она уселась поудобнее перед уже раскрытым протоколом и стала стремительно наполнять его подобающим медицинским фаршем.

— Простите, милая, ему полных лет восемьдесят восемь или восемьдесят семь?

— Прошу вас ничего не писать, — теперь уже повелительным тоном приказала хозяйка дачи.

Врачиха оторвалась от протокола, тревожно посмотрела на Марту Валерьевну. Медсестра презрительно фыркнула. По известным причинам хозяйка дачи ненавидела медсестер. Предыдущая жена, с которой он развелся полвека назад, всю жизнь проработала медсестрой, много крови попортила Марте Валерьевне, и даже трагическая смерть не примирила соперниц.