Владимир САЛАМАХА
ЕСЛИ УПАДЁТ ОДИН...
ПОВЕСТЬ
Часть 1
1
...Иосиф, с огромными трудностями перейдя болото, отделяющее хутор от шоссе, а точнее, от внешнего мира, окончательно выбившись из сил, еле выбрался на твердое и как подкошенный упал на тропку между крыльцом дома и двумя березами. Дышал он глубоко и тяжело. Сердце стучало так часто, что казалось, еще мгновение — выскочит из груди. В висках кололо, в голове стоял какой-то зловещий звон. Глаза жгло, веки слипались, и только большими усилиями воли удавалось открывать их.
Он долго лежал на холодной земле, уже вобравшей в себя влагу первых осенних дождей и сырость утренних туманов. Лежал неподвижно, прислушиваясь к самому себе, будто приглядываясь со стороны — живой ли. Конечно, живой, коль так сильно клокочет в груди, коль болит, режет глаза. И когда открывал их, прежде всего видел две высокие березы шагах в двадцати от себя, а потом уже лес, окружающий хутор, серый и унылый. Медленно качались длинные желтые косы берез, казалось, касаются высокой пожухлой травы, то приоткрывая почти до половины желтый бугорок под деревьями, то закрывая его. А через некоторое время, кое-как успокоившись, Иосиф попытался подняться, попробовал оттолкнуться от земли, но руки в локтях будто надломились — рухнул на тропку, прохрипел: «Боже. Что же мне делать.» Конечно, ни от кого он не ждал ответа и через минуту отчаянно вымолвил, обращаясь к самому себе: «А надо ли что делать?.. В Гуду идти?.. Нет!»
А в это время на окраине Гуды возле дамбы собрались Михей, Николай, Игнатий и Надя Соперские, их дочь Света, а также Катя с сыночком Петриком. Собрались, чтобы проводить в дорогу Ефима и Валика. Михей, Николай и Игнатий держались спокойно, что предстоящее далекое плавание по реке будет непростым, будто не знали, что Ефим только что оправился от болезни, а у Валика для такого путешествия опыта маловато. И женщины скрывали волнение, особенно Надя, мать Валика. Она, отведя сына в сторонку и искоса поглядывая на мужа, казавшегося совершенно спокойным, говорила: «Валик, ты уже взрослый, за дедом смотри. За старым, как за малым, глаз да глаз нужен». Валик молча кивал головой, дескать, понимаю, не волнуйся, мама. А Катя, подойдя к старику, стоящему на мостку, к которому была привязана лодка, словно пригрозила ему:
— Дядь Ефим, посмейте только приплыть без Иосифа! Скажи ему, мы все его ждем. Скажи, что есть где ему жить, вон в общежитии лесоучастка свободных мест полно.
— У меня поживет, пока новый дом поставим ему, — сказал Ефим. — Захочет — на месте его дома, фундамент же из камня, прочный, не сгорел, и паводок его не разрушил, да и, подновить можно. А не захочет там, так где сам решит, там и поставим — у реки, у бора.
Старик уверенно прошел по качающемуся мостку к лодке, посмотрел на нее, чтобы в который раз убедиться, надежна ли. Конечно надежная, сам каждую весну дно просмаливал, обстукивал борта, заглядывал в уключины, чтобы все было как надо. Остался доволен — дно было сухое, рюкзаки с едой и теплой одеждой не подмокнут. Лодка вместительная, с широким дном, высокими бортами — добротная, известно, для себя делал Иосиф, а лодки мастерить он умел как никто в Гуде.
Мужчины Ефиму никаких советов не давали — лишнее, старик лучше них знает дорогу в Кошару, да и, как держаться на воде, не надо его учить. И никто не пытался, как вчера, отговаривать его от намерения отправиться в дорогу, знали: если Ефим Михайлович на что-то решился, сделает. Знали также, что все до мелочей продумал старик, он жизнью изрядно потерт.
И это так: решил — сделает, никто и ничто его не остановит. И жизнь потерла его как никого из односельчан. Вчера, пока Ефим от шоссе в деревню вез в телеге женщин с детьми, он много думал о том, что было в его жизни, что есть и будет. В пути думается хорошо. Особенно если не торопишься, если лошадь сама спокойно идет по знакомой дороге, направляясь туда, где ее ждет хорошая охапка сена, а то и полведра овса. И Буланчик шел мерно, хотя Петрик время от времени дергал вожжи, подгонял его.
Многое вспомнил Ефим из того, что касалось жизни бывшего друга Иосифа Кучинского. Вспомнил, будто со стороны посмотрел и на свое, и на его. Посмотрел и на то, где пересекалось свое и чужое, да как. Все там было: и хорошее, и не очень, и совсем плохое. И у Ефима, и у Иосифа, и там, где пересекалось. Вспомнил, как быстро сдружились, когда Ефим пришел в Гуду... Как жили в деревне, как работали, вместе людям избы ставили, детей растили. Вспомнил и о том, как война развела их по разным сторонам... Вспомнил и паводок после того как взорвалась дамба, и сжалось сердце, словно в него шило воткнули, — исчез тогда Иосиф бесследно, а виноват в этом он, Ефим. Семь лет о нем ничего не было слышно, и вот наконец — жив!.. Так Катя говорит. А вдруг она ошиблась?.. Вдруг она Антона приняла за Иосифа — старые люди чем-то похожи. Тогда нет Иосифа на свете. А если так, на нем, на Ефиме, смертный грех. И будет лежать на душе, пока он ходит по земле, а может, и там, на том свете не даст ему упокоения.
Как только не укорял себя Ефим в мыслях за то, что случилось между ним и Иосифом, когда тот той страшной ночью приплыл к ним на пригорок, а облегчения нет. Укоряй себя не укоряй, кайся не кайся, а то, что по твоей вине свершилось, этим не исправишь. Ишь, бес в душе у Ефима сидел. Увидел Иосифа, подплывал тот к пригорку, еще издали, из кромешной тьмы хрипел, людей звал, Ефима, да и всех, кто от паводка там спасался, и будто кто указал Ефиму: «Гони его! Он, он виноват во всем, что случилось в Гуде в войну».