Шургельцы - [53]

Жеребец остановился у пчельника. Навстречу вышел Иван Маськин.

— Ха, смотри-ка! — Он раскинул руки, словно распластавшийся ястреб крылья. — Айдате, заходите, товарищи уважаемые.

Весенний день кончался. Клонилось к закату солнце, и в скворечнях, развешанных у домов, словно прощаясь с ним, распевали свои песни скворцы. К Савке Мгди подбежали девчата.

— Никита Савельич, нам председатель нужен. Где он? В правлении его нет! — Лица раскраснелись, — видно, очень торопились, — тонкие белые платки трепал ветер.

— Э, что вы, сейчас полевые работы начинаются, разве пред будет дома сидеть? — ответил им Мгди. — Семью собаками его не сыскать, эккей!

— А кладовщик где? Нам и его можно.

— Они оба уехали в поле на сером жеребце. А на что они вам?

— Подвал водой залило.

— Коли так… Я и говорю — нечего вам бегать. Они вон где! — Старик желтым от курева пальцем показал в сторону лесочка у реки.

— На пчельнике! — ахнули девчата. — Самое время!

Они побежали к амбарам.

Мгди вошел в правление, разговаривая сам с собой:

— Ну и Кузьма Кутр, чего только не наговорит. Пришел в прошлый раз, спрашивает — где наш главный бох? Я говорю — бохов нет, а он рот разинул до ушей, смеется. Раз, говорит, главный, значит — бох. Вот ведь человек, старый, а все насмехается, эккей!

Он стал протирать стулья, столы, телефонный аппарат.

— Что тут еще вывешено? — Мгди вытащил откуда-то из-за печки очки, прочитал написанное золотом: «кладовщик».

— Эккей, на этого Мешкова можно было и не тратить денег, не заказывать золотые буквы. Свои места не забыли отметить, а я вот с восьмым предом живу, почему, скажите, мое место золотыми буквами не украсили?..

Вдруг он замолчал, вспомнил, о чем говорили девчата.

— Неужто затопило семенной картофель? — испугался он.

Когда девушки прибежали к амбарам, там собралось уже немало народу. Слышалась брань, кричали о том, что надо вызвать Ванюша. Без него, дескать, и дела не сдвинешь. Ругали кладовщика и Шихранова. Люди то и дело подходили к дощатым трубам, смотрели, работает ли вентиляция. Рыли лопатами канавки, отводили скопившуюся вокруг подвала воду.

— Нечего дожидаться их, братцы, надо в подвал спуститься!

Подошли Ванюш, Шурбин, Шишкина, Сайка Михаил. Они были в поле, устали, сапоги облеплены землей.

Посоветовались с людьми, решили сбить замок.

Быстро вывернули засов, и несколько человек, гремя ведрами, спустились в подвал. Засветили тусклый фонарь «летучая мышь», принесенный из сторожки, встали цепочкой, как на пожаре, начали вычерпывать воду, передавать полные ведра из рук в руки.

— Так разве вычерпаешь? — крикнул кто-то. — Надо место найти, откуда вода проникает.

— Она из грунта прошла или через крысиную нору просочилась. Попробуй найди ее, — возразили другие. — Нужно картошку перетаскать.

Так и сделали.

Перед подвалом быстро росла гора картофеля. Ванюш и Шурбин таскали двумя ведрами. Шишкина тоже работала не отдыхая.

Уже стемнело, когда подъехали Мешков и Иван Маськин. Глаза у них были красные, как гребешки весенних петухов.

— Что это значит? — спросил Маськин, по начальнической привычке глядя поверх людей. — Смотри-ка, кум Григорий, совсем расхозяйничались, даже дверь взломали.

— Не разоряйся, здесь есть и руководящие, — ответил осторожно Мешков. — Однако за это, кум, ни ты, ни я, ни правление не отвечают. Это каприз природы. Верно, товарищ Шишкина? — спросил он заискивающе.

— Так-то так, но без ревкомиссии приступать к делу не следовало, — настаивал Маськин. — Акт, товарищи, составили?

— Тут не до акта, всю картошку затопило.

— На вас, бесстыдников, акт составить в самый раз будет!

Маськин вылез из тарантаса, ступил на мокрое, поскользнулся, упал бы, если б не наткнулся на Шурбина, вынесшего из подвала два ведра картошки.

— Прости, кум Митрий, здесь у вас работа без соблюдения техники безопасности, — пробормотал он.

— Уйди-ка ты лучше с дороги, не мешай, засыплем, — сурово сказала ему Нинуш.

— Это ты мне, председателю ревкомиссии, Кириллова? Мне доверила вся деревня… Не забывайте этого, товарищи.

— С дороги, тебе говорят, начальничек навозный! — Нинуш оттолкнула его сильным плечом.

И люди, не оглядываясь на Маськина и Мешкова, работали не жалея сил.

НЕ НУЖЕН ТЫ МНЕ

Вот уже пять дней Сухви живет у матери. Сначала она и ей не сказала правду. Говорила уклончиво, что изба Ванюша сыровата, оттого прихварывает она и ночами ей холодно. Наконец Лизук забеспокоилась, решила разузнать все подробно: чувствовала, скрывает что-то Сухви.

— Зятек что-то не навещает, или так на работе занят?

— Дел у него много, очень много, никак не освободится, — нехотя ответила дочь. — У него нет времени с больной женой маяться. Телята да коровы одолели, как в русской пословице говорится: «Люблю жену здоровую, а сестру богатую». — Сухви горько поджала губы.

— Доченька, ты что скрываешь от меня? И в прошлый вечер тоже с придиркой говорила. Скажи правду матери.

Сидевшая за столом Сухви со стуком уронила ложку, задрожала, заплакала.

— Не буду больше там жить!.. — закричала она, как маленькая.

Лизук без сил опустилась на скамью.

— Доченька, Сухви, будь умницей, — еле выговорила она. Потом подошла к Сухви. — Без отца вырастила тебя, жалела, ни в чем не отказывала, хоть и тяжело мне было…