Шургельцы - [51]

— Чегесь прискакала… Используем в дипломатических целях…

У околицы встретили девушек. Среди них была Прась. Шихранов встретил острый взгляд ее голубых глаз, смутился неизвестно отчего, кивнул головой в ее сторону:

— Откуда взялась?

— Со станции вместе с другими шла, фураж тащить помогала. Сильная, — с невольным уважением пробормотал Мешков. — Четырехпудовый мешок — раз на плечо, и але!..

— Она тоже за Ерусланова горой… Эх, так твою!.. Пока она учится, надо зоотехника заполучить.

— Сделаем…

УШЛА…

Манюк торопилась на занятия драмкружка. Нарядная, в косу голубая лента вплетена, на ногах черные чесанки и галоши совсем новые — посмотришь и себя увидишь, как в зеркале.

По дороге встретила Сухви. Лицо у нее бледное, губы сжала в нитку.

— Сухви, ты на репетицию? Ванюш там?

Сухви не сказала ничего — ни доброго, ни злого: сказать злое вроде причин не было, а на доброе, видно, язык не повернулся. Посмотрела искоса, еще тверже губы сжала, прошла мимо.

Манюк оробела почему-то, хоть и не виновата была. Однако догнала Сухви, заглядывая ей в лицо, спросила:

— Ты в кружок или домой?

— Куда мне, кроме дома, — холодно ответила Сухви. — У меня нет времени по кружкам ходить…

— Подумайте, какая занятая, — засмеялась Манюк.

Но Сухви даже не улыбнулась. Манюк стало неловко. Она дошла с Сухви до центральной улицы и повернула к клубу.

«Что же случилось с ней? Надо же, как изменилась».

…Когда Ванюш подошел к дому, было уже темно. На крыльце, прислонившись к притолоке, стояла Сухви.

Он обрадовался, — встречает, значит. Подошел к ней. Она шагу ему навстречу не ступила, не поглядела.

— Сухви, милая.

Она отстранилась.

— Твои милые не дома.

— Да что ты, что с тобой?

— Сам знаешь, — уклончиво сказала она, не глядя в глаза. — Мне добрые люди все открыли.

— Да ты мне скажи, что случилось!

— Тебе лучше известно… Что в армии было, что в Буинске.

— Сухви, честное слово, я ничего не знаю.

— Ты не успокаивай меня, словно ребенка-сосунка. Для тебя все всегда просто, все всегда весело. Не чувствуешь, что со мной делается.

— Ну я ведь так просто, Сухви. — Ванюш сам не знал, в чем виноват. И все-таки почему-то хотелось оправдываться. Только бы не мучилась она…

Сухви стояла, отвернувшись, крепко держалась за ручку дверей, словно боялась упасть.

— Тебе только и осталось, что ходить да надо мной смеяться. Только и норовишь, чтобы мне по сердцу ударить, да побольнее. Не знала, что ты такой…

— Послушай, Сухви, послушай, милая, я никогда не думал тебе боль причинить. Правда же, — Ванюш попытался обнять ее.

Сухви отвела руку мужа. Стала вытирать слезы.

— Если бы я знала. Э-эх!.. И здесь всех ему нужно — и Хвеклу, и Манюк, и Анук!

— Зачем так говоришь, Сухви. Кроме тебя, не вижу никого.

— Ты думаешь, я глупая, я слепая?..

— Ну задержался я, ну что же делать? — Он уже не знал, что говорить.

— Только о телятах и думаешь. Жены тебе и не надо было. Послушать, только телят и любишь…

Ванюш хотел что-то сказать, но Сухви не слушала.

— Замолчи, не ври! — Она схватилась за грудь.

— Сухви, родная, я ни в чем не виноват. Как увижу твои слезы, сердце мое разрывается. Не плачь, голубушка. Ведь мы с детства знали друг друга, вместе росли. С детства любили друг друга…

— Теперь мы больше не дети. Этого не забывай. — Сухви помолчала немного, успокоилась. Потом вспомнила: — И в прошлый раз, когда поехали за сеном на Волжский остров, хотел заночевать в Верхних Тарханах. А тогда я, знаешь сам, занемогла.

— Потому-то я и прибежал на лыжах. Шихранов мне по телефону сказал, что самый близкий человек в опасности. Я все бросил и прибежал. Помнишь, без пути и следа, на старых лыжах…

— Помню. Проблуждал до третьих петухов.

— Так без дороги ведь… Тогда как раз о смерти Сталина передавали. Об этом мне и Шихранов сказал, да толком не объяснил. Я думал, с тобой несчастье…

— А зачем тебе нужно было на лыжах бежать? Вы же за сеном на лошадях поехали.

— Разве на наших лошадях два конца сделаешь?.. Да о чем мы с тобой толкуем, голубка? — Ему стало дико и странно: как будто они совсем не слышали и не понимали друг друга.

Помолчав, Ванюш сказал:

— Как только наладятся дела на ферме, я смогу побольше бывать дома.

— Уж и слушать не хочу я этих слов твоих. Только коровы, да телята, да ферма, надоело. — Сухви еще раз крепко вытерла глаза. — У меня душа не на месте…

— Из-за чего? — с тревогой и ласково спросил Ванюш.

— Без слов должен понимать, — мрачно сказала Сухви.

— Не знаю, милая, если бы знал, спрашивать не стал бы. Правду тебе говорю.

— Я не думала понести от тебя…

— Сухви, радость ты моя! Неужели так? Счастливей нас и людей нет! — Ванюш обнял жену, она резко вырвалась, быстро сбежала с крыльца и пошла к воротам не оглядываясь, на ходу бросила жестко, быстро:

— Связал ты меня по рукам и ногам! Не знаю, что теперь… — И ушла, оставив калитку открытой.

— Сухви, постой, Сухви!

Ванюш стоял растерянно во дворе. Кошка подошла к нему и, мурлыча, стала тереться у ног. Понурив голову, он вышел за ворота.

Сухви шла по замерзшей к вечеру дороге. Он смотрел ей вслед. Сухви уходила не оглядываясь. Будто и не было ничего — никакой свадьбы, никакой жизни, ничего. В висках забилось, словно кто-то стучал молотком. Он заметил вышедшую из ворот кошку, взял ее на руки. Когда уходил в солдаты, кошка была маленькая, с ручку кочедыка, а теперь вон какая большая стала. Словно понимая горе Ванюша, она посмотрела на него, на миг закрыла свои круглые глаза, пошевелила хвостом, потерлась головой, ласково мурлыча. Потом вытянула шею, показав белую, словно ленточку, полоску шерсти. Вдруг спрыгнула на землю — побежала встречать Спани.