Шургельцы - [28]

— Товарищи, хотя вопрос сложный, трудный, давайте все же друг с другом спокойно договоримся, — заметил Ильин. — Предложения вносите, времени мало, товарищам ехать пора. — Все молчали, и он добавил: — Придется, видно, с председателем колхоза имени Ленина поговорить. Сами не справитесь.

— Да, вроде единственный это выход, — согласилась с Ильиным Симакова.

Все распрощались невесело. Вышли из кабинета. Шихранов не торопился уходить, с обидой сказал:

— Я ожидал, что вынесете решение о моем освобождении. Вам, членам бюро, известно, какая обстановка…

— Это не мы — колхозники решают, — ответил ему Ильин. — Примите меры, пока не поздно, выправляйте положение. Вы же считаете себя хозяином…

Шихранов больше ничего не сказал, вышел. Понял он — дела его совсем плохи. А он надеялся, что его просьбу выполнят, освободят без разговоров. Озадачило его и поведение Митина: ничего определенного тот так и не сказал. Раньше не таким был. И зачем ему потребовалось зачитывать письмо? Сказал бы, что «имеются сигналы», гораздо было бы солиднее.

Салмин уже запряг лошадь. Шихранов, ни на кого не глядя, уселся поудобнее в сани.

Из-под ног доброго коня полетел снег, длинную гриву разметал ветер. Посвистывали полозья.

— Вот животина бессловесная! Красота! — восхищенно сказал Шихранов, любуясь бесшумной легкой рысью и забыв про свои беды.

— Слов нет, Фонарь, пожалуй, наша единственная гордость. Бескрылая птица! Жалко, ты его на акатуи не выпускаешь, он бы всех обогнал. — Салмин вздохнул, закурил, посмотрел на рысака. — Ну и эту единственную гордость чем мы сегодня накормили — овсяной соломой? Той, что под нашими задницами? Вот бы нас так покормить, чай, поскакали бы!

— Овса нет, — мрачно сказал Шихранов, — сена тоже кот наплакал. — Он закурил, помолчал немного. — Вот ты, Ефрем Васильич, напомнил о критическом положении. А на бюро очень, по-моему, странно себя вел, как в рот воды набрал. Меня крыли, как будто от этого на колхоз манна небесная посыплется. А ты в стороне.

— Сергей Семеныч, у райкома же кормов нет. Не надо было дожидаться этого бюро, лучше бы прямо пошли с поклоном в колхоз Ленина, попросили бы по-соседски. Сами виноваты, потому и молчал.

Ближе к полуночи въехали в деревню.

— Ефрем Васильич, — сказал Шихранов, — мне нужно уйти из председателей.

— Это народ решит, сам знаешь.

— Э-э, только на словах так. О каком председателе колхозников спрашивали? Направили — и крышка.

— Вот и выходит… крышка! — Салмин сдвинул ушанку на глаза. — Вот и чувствует себя этот председатель вне критики. Тогда колхозники и перестают его уважать.

— По-твоему, райком каждого человека должен спросить — кого председателем поставить? Если так, председателя за целый квартал не выберешь. Не пойму я твоих мыслей.

Шихранов натянул вожжи, лошадь повернула за угол, к правлению.

— И я тебя не понимаю, Сергей Семеныч.

Салмин выпрыгнул из саней.

— Меня понять нетрудно.

— Может, потому и не понимаю, что уж чересчур просто…

Едва они вошли в правление, зазвонил телефон. Шихранов взял трубку.

— Спасибо, хорошо добрались. Вместе… — Трубку положил на место, пожал плечами: — Ильин звонил. Заботу проявляет, так сказать.

СТРАННАЯ ДЕВУШКА

Прась, Сухви и Анук приехали из Буинска с Александрой Егоровной Шишкиной. Несмотря на ночь, девушки сразу же пошли с Анук на фельдшерский пункт.

Анук, так же как и Прась, сирота. Она очень добрая. Вот теперь и ученая. Фельдшерица. Сухви недобро взглянула на ее милое лицо. «Вот и эта успела. Выскочила. Неизвестно, откуда берутся и обратно в деревню возвращаются. Что их сюда манит?» — думала она. И чтобы скрыть раздражение от подруг, невнятно напевала песню, перелистывая медицинские книги. Вдруг в сенях послышались шаги. Девушки смущенно переглянулись. Кто б это мог быть так поздно?

— Можно?

— Можно, — сказала Анук.

В комнату вошел Ванюш.

Не узнать его после болезни. Похудел, шинель на нем висит, перетянул ее поясом — в талии стал тонкий, как девушка.

Ванюш снял шапку, провел по волосам рукой. Одно название волосы — голова его наголо острижена, только щетинка небольшая вылезла.

— Ванюш уже поправился, вот славно-то, — сказала Прась. Сухви стояла молча, потупившись: потом подняла глаза — он смотрел на нее. У девушки сморщились губы, растянулись в улыбке — никак не могла удержаться. — Ванюш, меня на годичные курсы зоотехников хотят послать, — сказала Прась.

— Вот и славно, вместе работать будем.

Прась обернулась к Сухви:

— Уж вместе с тобой в вечернюю школу не будем ходить.

— Ладно, уезжай скорее, — сказала Сухви радостно.

Ванюш посмотрел на нее удивленно: «Чего так подругу торопит?» Она поняла, застыдилась, стала объяснять, что, дескать, очень зоотехник нужен, да и учеба в городе не то что в деревне, позавидовать можно.

Анук измерила Ванюшу температуру: было 37 градусов.

— Ну, это не страшно, — сказала она.

— Девушки, я приходил не температуру мерить, за лекарством от головной боли для матери, — сказал Ванюш смущенно и так, что все поняли: вовсе и не за лекарством пришел он.

Анук завернула в бумагу таблетки, похожие на белые пуговицы, отдала Ванюшу. Парень поблагодарил, взглянул на Сухви, кивнул: мол, пойдем вместе. Они вышли на улицу.