Штольни, тоннели и свет - [28]

Такырбас только посмеивался, глядя сверху.

После аварии несколько смен торопливо чистили тоннель от наносов глины и камня. Это была работа, а не представление. Пуск, собственно, произошел сам по себе.

Тоннель был опробован. Правда, зрители оказались не те, что надо. Мехколонна сделала новую перемычку. Мы вычистили, выскоблили тоннель, генеральная репетиция закончилась. Мастер натянул на входном портале цветную ленточку и наточил ножницы.

Рабочий день отменялся. Мы спали до десяти, а потом, принарядившись, потянулись к тоннелю. Лис выдавал бригадиру и его говорунам новые робы с неразглаживающимися складками, новые каски, новые, но, лет двадцать назад снятые с производства перфораторы. Ряженым предстояло изображать лицо участка.

Цветастые квадраты легковых автомобилей облепили склон. Толпы незнакомых людей роились у входного портала. Синяя коробка телевизионного автобуса распускала паутину кабелей и проводов.

— Ряженые, где ряженые? — кричал то ли редактор, то ли режиссер. Ассистент поправлял им каски. Бригадир с перфоратором на плече потел с похмелья и говорил, что мается совестью.

Лис подскочил к пестрой толпе рабочих-зрителей, зашептал, просил застегнуть рубахи на все пуговицы, мол, большое начальство недовольно.

И тут за моей спиной смешливо и хрипло забормотал Клюшкин:

— Жмурика возле моста не видел? Мля буду, в такой день утопленник — плохая примета!

Не из любопытства я пошел к мосту: догадывался — Абиш строит новые козни.

Хотел предупредить, что все это зря. Я увидел и узнал его. Без сапог и рубахи, с тщательно выкрашенным в чёрное телом, он лежал, как мертвый, неловко подогнув руки, и скалил скособоченный рот.

Я спустился к нему, присел рядом, спросил:

— Думаешь, этой хохмочкой сорвешь пуск? — Один глаз Абиша приоткрылся, он посмотрел на меня вприщур: — На участке полно милиции: забросят в машину, отправят в морг, а там разговор короткий — выпустят кишки, не разобравшись, кто и что… Перестань чудить, дед!

— Не мешай, уходи! — шепнул Абиш одними губами. Лучик солнца, искрившийся на роговице глаза, погас.

Я встал, начал взбираться на крутой берег. Галечник и песок скатывались вниз к телу. Представление у портала шло полным ходом.

Вечером автобус увозил смену в город. Я знал, что не вернусь. Клюшкин на заднем сиденье салона закатывался и дрыгал ногами:

— Тащусь, братва! Менты утопленника засекли, но после обеда разъехались: кому охота в своей машине тухлятину везти? Я час назад у моста был, закиды снимал. Нет жмура, мля буду! — Клюшкин хрипел и кашлял прокуренным голосом: — Во, концерт устроили?! Даже покойники разбегаются… Уй, мля, балдею над завтрашним днем. Внукам рассказывать будем — не поверят… Жмуром смылся, падла!

* * *

Я работал в геологии, но никогда так долго не тянулся заезд. Мне не везло с первого дня: то бадьей ударило, то свечку засадил, потом сапог порвал… Думал, не везет, значит, где-то хвалят. Ясно — где: помогли мои записки суду, и Такырбас получил срок на полную катушку. Давно еще я начал писать обвинительное письмо, но тогда дело было закрыто. Недавно следствие возобновили, я дописал начатое и отправил следователю.

Кончился и этот долгий заезд. Я вернулся в город и сразу домой, на час-другой не заскочил к друзьям, хотя звали. Осень, час пик, реки народа на перекрестках. В подъезде лужа зловонной мочи. Город, что с него взять. Я осторожно освободил набитый почтовый ящик от газет и журналов, перетряс их — повестки не было, письма из нарсуда — тоже. Я пошарил рукой в ящике — может быть, зацепилось где-то? Бывает!

Открыл квартиру, бросил сумку в прихожей, не раздеваясь, сел в кресло и позвонил Клюшкину — он так и работал на участке Лиса. Взяла трубку его жена-хохлушка, узнав во мне терпеливого слушателя, ойкнула и стрекотала, пока я не положил трубку на аппарат.

Суд был. Лиса исключили из партии, дали два года условно, но он работает на прежнем месте. Посадили какого-то молодого начальника участка, и главбуху, заварившему все это дело, дали восемь лет. Такырбас отлежался в больнице с десятым или двенадцатым инфарктом, на суде не был и вскоре получил назначение управляющим треста. Правда, трест с названием вроде мыльно-дрочильного и подчиненных меньше, чем в управлении, но кабинет, секретарша, машина, личный шофер — все как надо.

Не раздеваясь, я взял телефонную книгу, полистал, набрался духу, позвонил в приемную ОБХСС и вышел на женский голос, еще не испорченный службой. Это был мой последний шанс.

Рассыпаясь в любезностях, заливаясь соловьем, я получил телефон следователя, которому передал свои записки, набрал номер, представился, не успел задать вопрос, как меня оборвали:

— Да пошел ты… со своей писаниной, ишак! — И короткие гудки.

Нужно было ехать к Абишу. Больше ничего не оставалось.

Я высадился на знакомой развилке у Кульджинского тракта, возле родника перекусил холодными пирожками с Алма-Атинского автовокзала. Ни одна из машин не спустилась на тракт, не свернула на Бартогайскую дорогу. Асфальтированная, прямая, как стрела, черная лента пологими волнами уходила к полоске гор на горизонте. Если бы я не знал — никогда бы не подумал, что впереди вода и до нее всего двенадцать километров.