Шесть повестей о легких концах - [4]

«Пожирающихъ пожру, яко Египетская корова».

Днемъ на Театральной Площади спекулянтъ Гуляшъ, получивъ за казенную крупчатку, шедшую какъ будто въ дѣтскій домъ, одиннадцать «лимончиковъ» бумажки обронилъ. Мело и птицами взвились десятки со всѣми буквами — арабскими, китайскими, иными. Прохожіе гонялись — дѣтки ловятъ мотыльковъ. Потомъ обидѣлись — пускай летятъ. Летали.

А въ тайномъ мѣстѣ — у мадамъ Бэзэ на Кисловкѣ — поэтъ изъ школы «Ничевоковъ» разсѣянно локнувъ винца началъ кого-то отпѣвать съ особо усѣченными рифмами, но вскорѣ завялъ, даже вина не допилъ. Сползъ подъ столъ, и крабомъ вбокъ пошелъ. А выпилъ мало. Нехорошій день!

Подмели арену. Раньше всѣхъ пришли курсанты гувузскіе гуртомъ съ руководителемъ — направлять и толковать.

Витріонъ лежалъ возлѣ конюшни на соломѣ, какъ въ колыбели. Мэримэ волновалась, чесала шею, копытомъ перестукивалась съ кѣмъ-то. У стойла Бѣловъ присѣлъ на ящикъ. Думалъ не о побѣдѣ — о нѣжной безпорядочной улыбкѣ. Кому письмо?

Изъ кассы:

— Товарища Бѣлова!..

Лидія Степановна. Сзади, неважной, но досадной тѣнью Томилинъ. Зачѣмъ у него такая шапка? Лопарь!

— Билетъ хотите? Я сказалъ, чтобъ дали… Вдругъ скажетъ «васъ». Вѣдь нѣжно, очень нѣжно коситъ лукавый глазъ.

— Я къ Витріону. Вѣдь я вамъ призналась — только его люблю…

Томилинъ не доволенъ. Распластываетъ ручки, летучей мышью вверхъ — и нѣтъ его. Бѣловъ не отвѣчаетъ. Учтиво хмыкнулъ и назадъ въ конюшню.

— Бѣловъ! Здѣсь изъ цека и наркомпроса. Направо въ ложѣ. Большой успѣхъ. Академическій паекъ.

Нѣтъ силъ. Схватить проклятый шаръ, расплющить! Зубья вырвать, какъ клещи у рака, чтобъ хрустѣли. Каково! Самъ своего соперника придумалъ и родилъ. Какъ она смѣетъ думать объ этой жести, когда у него, у Бѣлова — мохнатая теплая грудь, а въ ней звѣриный дикій гулъ! Какъ только смѣетъ! Къ ней! Къ зеленымъ лоскутамъ, къ пустымъ флаконамъ! Пригнуть и выпить! Жжетъ во рту.

Сидитъ. Вотъ только попросилъ водицы. Но даже вода отдавала мерзкой жестью, какъ Витріонъ, когда его чудовищное тѣло потѣетъ отъ потугъ.

Неспокойно. Негръ — весь изъ кубовъ — пробовалъ вольтижъ, но вдругъ зѣвнулъ, громко, какъ песъ передъ грозой. Убрѣлъ и Мэримэ шепнулъ:

— Въ Марсель бы! Да не пустятъ…

Мэримэ рванулась, заржала. Нехорошо, когда Мэримэ ржетъ.

Больше нѣть людей. Тревожно. Что если вправду послѣдній человѣкъ — каюкъ? Вѣдь всякое бываетъ. Вылупились маски, пошли крутиться, кувыркаться, всячески свое исподнее томленье выявлять. Афганецъ, ирландецъ — это еще такъ. Хуже! Неподобный, не нація, не секція, а вздоръ, свой павіановъ задъ на ложу главную наставилъ. Въ ложѣ дама, лорнетку выронивъ, икнула, какъ будто ѣла бѣловскую капусту, а не «Савойское» корректное рагу.

У масокъ — видимость. Потомъ звѣрье. Одни хвосты. Зайцы стрѣляли изъ пушекъ и, за нитку дергая, вздымали флагъ — торговый, военный, морской — красное поле, въ лѣвомъ углу пять золотыхъ буквъ. Какіе-же трусы! На галеркѣ юлы и хапуны, — чиновничья пустая зыбь — заволновалась. Часто задышали груди съ броней. Посмотришь — человѣкъ. Ошибка. Снаружи френчъ перелицованный, внутри крутая мандатная начинка. Дальше, собака изъявляла вѣрность. Газетчикъ Фединъ — надо думать, что онъ предъ этимъ не меньше ковшика самогонки выхлесталъ — сталъ брюки скидывать, какъ въ банѣ, вопя:

— Долой имперіализмъ! Требую новыхъ тарифовъ! Вѣдь человѣкъ, не песъ!..

Увели. Одна бѣда. Лисица съ курицей нѣжнѣйше цѣловались. Гнусный. Нѣкто сильно элегантно заметался, закудахталъ:

— Какъ же? Какъ же?

Подъ скамью поползъ и, устыдившись, чтобъ не подумали чего, засунулъ въ ротъ мороженое яблоко. Ну, вечеръ!

Бѣловъ не видѣлъ. Слышалъ только топъ копытъ и томительное ржаніе Мэримэ, запахшей грустью, домомъ, жеребенкомъ. Барабаны. Униформа въ красныхъ фракахъ наспѣхъ сложила коверъ. Послѣдній номеръ — Витріонъ.

Бѣловъ нехотя идетъ къ проходу. Рыжій, нынѣ изумрудный, кричитъ:

— Тріумфъ! Ки-ки!

И гонгъ — ладонь по заду. Тишина. Витріонъ встаетъ. Неукоснительно, чинно. Американскій президентъ. Идетъ. И дальше. Вздрогнули. Хотѣли удержать. Довольно! Онъ клоуна и курсанта на лопатки. Дальше. Ужасъ. Куда? Куда?

Только Бѣловъ все понялъ. Въ шестомъ ряду направо лукавитъ глазъ. Прямо къ ней, черезъ ряды, шагаетъ шаръ, протягивая щупальцы, скрежеща зубами колесъ. Она ему — перчаткой. Бѣловъ не можетъ. Пробуетъ догнать. И на песокъ. Вопитъ:

— Держите! Эй, Витріонъ! Мерзавецъ! Витька! Стой! Не смѣй!

Снова тихо. Темно. Публика ужъ разошлась. Только счетоводъ шумитъ въ пустомъ подъѣздѣ.

— Стибрили фуляровый платокъ. — Вотъ какъ. Побѣда! Скэтчъ! Культура!

Бѣловъ конечно знаетъ, куда наглецъ сбѣжалъ. За нимъ въ догонку. По бульварамъ, гдѣ нѣкогда ходилъ трамвай «А». Дверь. Закрыто. Подъѣздъ забитый досками. Стучитъ.

— Пустите!

Никого. На страшный рыкъ и грохотъ — осипшій женскій голосъ:

— Гражданинъ, чаво шумите? Послѣ десяти чужихъ невелено пущать. На то домкомъ.

— А почему его пустили?

— Кого?

— Витріона.

— А кто такой? съ какой квартиры?

— Шаръ, цилиндръ и ерунда. Пустите!

— Никакихъ цилиндровъ.

Тихо. Часъ, другой. Ноги твердѣютъ. Сползъ въ сугробъ.

Утро. Вбѣжалъ наверхъ. У двери прислушался. Дребезжанье. Короткій выдыхъ воздуха. Томный стонъ. Сухой жестяной поцѣлуй. Навалился плечомъ, всей тяжестью любви и горя. Дверь уступила, виновато повисла на одной петлѣ. Не замѣтилъ даже на столѣ лопарской шапки. Она смѣялась, прибравъ свои хитрыя, песьи уши. Увидѣлъ — Витріонъ въ углу, и впавшія, до бѣлизны сухія зацѣлованныя щеки. Зналъ. Схватилъ машину, мялъ, ломалъ, давилъ, кроша стекло и жесть. Хозяйка вопила: