Шесть повестей о легких концах - [6]

— Такъ вотъ она какая! Не уйдешь.

Курьеръ. Старается дохнуть Европой. На тщедушномъ тѣльцѣ стоитъ углами, не сгибаясь, жесткій новенькій костюмъ. Ахъ, но отъѣлся! Даже не наѣлся — въ Ригу и обратно. А на людяхъ, въ буфетахъ ѣсть приходится съ особымъ тактомъ, не роняя достоинства Ресефесера. Ну, двѣ котлеты, три пирожныхъ (хорошо бы двадцать!). Занимаетъ Поль-Луи:

— Во Франціи какъ будто министерскій кризисъ. Газеты пишутъ…

Поль-Луи расправилъ ноздри, понюхалъ, улыбнулся. Гранки. Кризисъ. «Ну, этотъ кабинетъ на три часа.» — «Намъ по дорогѣ». Жерраръ, мигнувъ платочкомъ изъ карманчика Люси, — въ каретку. «Къ чорту кабинетъ!» Rue Croissant. Скворцами газетчики. Ни имени, ни словъ, но только «эррр». Какая же газета безъ «эррр»? Вермутъ. Перо. Статья готова: Жорэсъ… трибунъ… народъ…

Курьеръ ушелъ. Литовецъ въ корридорѣ вытащилъ «Извѣстія», прочелъ:

— Санпоѣздъ… Волсовѣты… Горбуновъ…

Съѣлъ коржикъ, литовскій, съ полендвицей. Мурлыкнулъ фоксъ-тротъ — подслушалъ въ Ригѣ, отъ поѣзда до поѣзда — успѣлъ. Все сдѣлалъ, что только могъ. Уснулъ.

Поль-Луи — опять въ окошко. Домъ. Надъ домомъ дымъ. Стоитъ и никуда. Даже дымъ — какъ камень. Не взлетѣть, выдохнутъ — и стой.

— Конечно, я же зналъ объ этомъ… Въ Россіи страшный климатъ. Но огонь. Жизнь кипитъ. Мы на конгрессѣ выяснили…

Помнитъ — было ясно: революція — легчайшее вино, бурлитъ, и каждый день — серебряная быстрая крупинка — ввысь. Теперь увидитъ. А климатъ — это пустяки.

Пока что — жутко. Стѣнка спальнаго вагона. Серпъ-молотъ. Параграфы — пять, десять, много. Что можно и чего нельзя. Если многаго нельзя, то вѣдь есть же, навѣрное, одинъ параграфъ добрый: ну да, ну это можно…

Высоко — картинка (какъ уцѣлѣла?) — веранда, море, кактусъ: «Hotel Belsito, San Remo». Пережитокъ. Главное — огонь. Скоро Москва. Товарищи. Конференція. Интервью. Статистика. Жизнь.

Со скуки отмѣтилъ впечатлѣнія:

«Переступилъ черезъ порогъ. Здѣсь новый міръ…»

Сафьяновую книжку — на мѣсто въ карманъ. Брюнетка смѣется, встряхивая чолкой. Глубоко подъ книжкой, подъ брюнеткой:

— Отсюда не уйдешь!

На вокзалѣ — первая бѣда. Только Поль-Луи вышелъ изъ вагона, вытащивъ рыжій чемоданъ, гдѣ средь резолюцій и носковъ булькала нѣжно туалетная вода «Ирисъ», для кожи, чтобъ не трескалась отъ вѣтра, булькала и пахла левкоемъ, — только вышелъ, только вытащилъ, только забулькала — въ залѣ третьяго класса кто-то, со сна, услышавъ громъ и свистъ, завопилъ:

— Посадка-а-а!

Рванулись шинели, тулупы, куртки, ушастые узлы — самоваръ въ обмѣнъ, мѣшки, галантерея, тряпье, трухлявые гнилые потроха наружу — рванулись толпой, полкомъ, арміей. Приступъ.

— Осади!

Куда тутъ! Смыли милицейскаго, онъ самъ теперь таранъ — локоть, плечо, упоръ. Трахъ! Дверь поддалась. Пустой составъ — чего глядѣть? Въ окна, въ щели, тормазъ, крыша. Дипломатическій набили до скрипа стѣнъ. Высоко, въ сѣткѣ — гдѣ кактусы у моря и «ежедневно файвоклокъ», повисли вмѣстѣ старуха и мѣшокъ. Изъ мѣшка — на голову — щепотка соли. Старуха взвизгнула:

— Эхъ, сколько! Кружка молока!

Еще щепотка инеемъ запорошила. Не вытерпѣла старая, пустила соленую слезу.

На перронѣ водоворотъ. Полъ-Луи напрасно ищетъ курьерское ажуръ-пальто. Милый, о кризисѣ вѣдь говорилъ! Бараньи шкуры. Морозъ. Рыжій чемоданъ — дощечкой средь волнъ подпрыгнулъ, завертѣлся. Бутылочка разбилась. Средь гари и собачины запахло садомъ. Мальчишка, пробираясь къ тормазу, и по дорогѣ облегчая пузатые карманы, гдѣ зажигалки, бумажная рвань, корка хлѣба, а иногда махорка и рыжій обсосанный кусочекъ сахарку, левкой учуялъ:

— Ишь, напустилъ какъ!.. Сразу видно… краснозадый!..

Исчезъ. Но рыжій, съ булькавшимъ «Ирисомъ», съ наклейками «Hotel Adlon» и «Majestic», нырнувъ подъ ноги, тоже скрылся.

Поль-Луи хочетъ подумать, взглянувъ на костяки вагоновъ, семафоровъ, трубъ, найти дорогу въ неприступную Москву. Но гдѣ здѣсь думать! Милицейскій, отчаявшись, пальнулъ — такъ, въ воздухъ. Шарахнулись. Закувыркались. Подхватили Поль-Луи. Несутъ.

Опомнился въ надышанномъ годами залѣ. Чадъ махорки, мокрый мѣхъ, портянки, потъ. Ни лечь, ни сѣсть, ни шагу сдѣлать — живой коверъ. Арбузы — головы, подушками зады, замлѣвшіе обрубки поджатыхъ ногъ. На стѣнѣ плакаты. Вглядѣлся. Огромная черная вошь. Въ бронѣ. Сотни желѣзныхъ лапъ. Щипцы. Пила. Хирургъ, палачъ, могнльщикъ. Еще одинъ — и снова вошь.

«Товарищи, вотъ врагъ революціи!»

Поль-Луи почувствовалъ, какъ сойдя съ картинки, заходила вотъ такая, скребомъ поскребла, щипцами ухватила холеное тѣло подъ кальсонами «зефиръ».

Дѣвушка — у самыхъ ногъ. Въ жару. Мелкая густая сыпь. Хочетъ встать — нѣтъ силъ. Только прыгаетъ на мѣстѣ, какъ курица безъ головы. И кажется — голова отдѣлилась — шаръ — придетъ псаломщикъ Лыковъ, и пальцемъ, — палецъ съ версту — его загонитъ въ лузу.

— Пить!

Не пробраться къ крану. Кто-то сердобольный, чайникъ пригнулъ, и въ ротъ — теплую, рыжую отъ ржави воду. Мерзко во рту. Уйти бы на морозъ! Ноги не могутъ, только голова — наверхъ. И тихо, какъ изъ носика жестянаго, протухшая вода течетъ назадъ на кожаную куртку, на полъ, на лакированные штиблеты Поль-Луи.

Возлѣ вши на стѣнкѣ — генералъ съ танкомъ, польскій панъ (усы и штыкъ), голодъ — голый, коробка — черепъ, двѣ дыры. Всѣ приползли, ерзаютъ, щиплютъ.