Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [34]

Холмс расхохотался, как ребенок.

— Ха-ха-ха! Ватсон, дружище, вы великолепны! Вот настоящий рыцарь и настоящий англичанин, который не интересуется, что будет с ним самим, не отклоняет от себя угрозу быть разорванным в клочки, его лишь возмущает идея погубить зря хороший смокинг.

Я был в замешательстве от этого смеха, но больше от перспективы быть разорванным в клочки.

— Не понимаю, Холмс, что тут смешного?

— Дорогой Ватсон, вы меня недопоняли. Вам не надо будет драться с этой собакой, ваша задача ее только раздразнить…

— Только раздразнить? Раздразнить и не драться? Еще того не легче. Что же я должен, стоять и спокойно смотреть, как этот оборзевший людоед в порыве рабского усердия будет рвать в клочки хороший смо…

Но Холмс, видно, уже заметил некоторую отрешенность моего взгляда, вовремя спохватился:

— Рвать в клочки? Но, дорогой мой, вы же будете стоять по разные стороны решетки…

— По разные? Ах, по ра-з-ны-е! — вся комичность недоразумения стала мне очевидна и, не выдержав нервного напряжения последних минут, я истерически расхохотался.

— Ха-ха! А-а-а-ха-ха-ха!

— Да. Вы будете по эту сторону решетки, а пес по ту.

— А я-то, я-то думал, что и я по ту. Ха-ха-ха!

— Нет, Ватсон, вы будете по эту. По ту буду я.

Смех мой оборвался так же внезапно, как начался, и я побледнел от напряжения. Холмс и это отметил.

— С’est la vie! — пожал он плечами. — Такова жизнь! Мне просто необходимо осмотреть каретный сарай и сторожку в глубине парка, а пес там что-то учуял и крутится неотступно именно у этих мест.

— Что же он мог там учуять, интересно?

— Кровь, я думаю, что же еще.

— Кровь?

— Ну да, кровь. Так вот, план мой на редкость простой. Вы, Ватсон, будете водить тростью по решетке, как по ксилофону. Звук этот, я заметил, собаки не выносят больше, чем обыкновенный стук. Он раздражает их до полусмерти, потому они яростней на него реагируют и больше заводятся.

— И для этого я должен быть в смокинге?

— Всенепременно. И еще вы должны петь.

— Петь?

— Да, петь. И громко.

— Но вы же знаете, Холмс, я не умею петь!

— Глупости, петь не умеют только глухонемые.

— В таком случае, я не умею петь хорошо!

— А никто и не просит вас петь хорошо. Пойте плохо. Думаю даже, чем хуже, тем лучше. Так что озаботьтесь вашим репертуаром, чтобы не иссякнуть посреди дела.

Похоже, я опять чего-то недопонимал, но каждый новый вопрос и каждый ответ Холмса только больше увеличивали мое недоумение.

— А можно, в таком случае, из классики?

— Дело ваше, пойте из классики. Я же сказал — чем хуже, тем лучше. Главное, громко. А я между тем осмотрю интересующие меня места. Думаю, это займет минут восемь — десять, а потом присоединюсь к вам. И мы споем вместе.

От этой перспективы я немного повеселел.

— Холмс, мы, кажется, еще ни разу не пели вместе.

— Вот и хорошо, проверим, как получится. Теперь вы, надеюсь, поняли, для чего необходимы смокинг и громкое пение?

— Боюсь, что нет…

— Ох, Ватсон, какой же вы тугодум. Впрочем, как и большинство англичан. Вот французы в этом смысле — совсем другое дело…

Но я не дал Холмсу развить эту богатую для сравнений тему и вернулся к волновавшей меня.

— Так почему нам сегодня необходимы смокинги и громкое пение?

— Самоочевидно, Ватсон: подвыпивший, с иголочки одетый певец, пой он даже самые разухабистые песни, самым что ни на есть дурным голосом и греми решеткой, хоть на весь Лондон, ни у кого не вызовет ни досады, ни подозрений. Вот попробуй вы трезвый в своем видавшем виды плаще проделать что-либо подобное и спеть хотя бы гимн Соединенного Королевства — плохо вам придется. Ну а молча водить палкой по забору, этого, думаю, вам не простит даже самый покладистый лондонец.

— И как же все просто! — не сумел я сдержать удивления.

— Проще некуда, — пожал плечами Холмс и отправился в свою спальню переодеваться, но у самой двери вдруг развернулся, посмотрел на меня очень пристально и произнес:

— Но если нам сегодня немножко не повезет, Ватсон, то завтра на первой полосе «Таймса» появится заметка под таким примерно заголовком: «Рецидивисты в смокингах», — и, подбоченясь, он затараторил, подражая бойкому продавцу газет: — Сенсация! Сенсация! Вчера ночью на Мортимер-стрит в одном респектабельном особняке были взяты с поличным два, весьма щеголеватые видом, взломщика. Ими оказались хорошо известные Скотленд-Ярду сыщик Холмс и его сподручный мистер Ватсон. Общественность требует указать лично инспектору Лестрейду на недопустимость такого вопиющего нарушения закона о частных владениях. И просит, наконец, принять действенные меры в отношении этих матерых рецидивистов. Покупайте, покупайте последний номер «Таймса»!

— А если нам сильно не повезет? — поинтересовался я осторожно.

— Ну, а если нам сильно не повезет… — тут манера Холмса изменилась, и он заговорил монотонно, голосом парламентского секретаря, дословно вызубрившего свой отчет палате лордов: — Как всем хорошо известно пресловутый сыщик Холмс был подающим большие надежды учеником знаменитого инспектора Лестрейда, а его друг, некто Ватсон, доктор и телохранитель в одном лице, был сочинителем исключительно правдоподобных фантазий на криминальные темы, так как, судя по всему, происходил из семьи весьма незаурядного полицейского или… такого же незаурядного преступника. Об этом все, джентльмены! — и Холмс с достоинством поклонился.