Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [33]

— Что это, Холмс?

— Еще… не знаю… — задумчиво произнес мой друг, отправляя в рот баранью котлетку и медленно ее пережевывая.

Наконец выйдя из задумчивости, Холмс промокнул рот салфеткой, дохромал до лестницы и крикнул:

— Миссис Хадсон! Кто приходил в наше отсутствие?

Старушка появилась из кухни, вытирая руки о белоснежный передник, подняла на нас ясные глаза и проговорила обстоятельно, будто школьница отвечавшая урок:

— Был один человек… перед самым вашим приходом. Минут пять посидел…

— Как он выглядел?

— Да, знаете ли, обыкновенно. Серый плащ, серая шляпа. Разве теперь носят что-то другое? Сухощавый с вас примерно ростом, мистер Холмс.

— Он поднимался наверх?

— Понимаете, я предложила ему подождать, и он сразу же сел вот тут, на кушетку, а мне пришлось поспешить к плите, так как там кипятилось молоко для суфле. Минуты три спустя он окликнул меня из прихожей, назвав кстати, «миссис Хадсон» попрощался и вышел. Вероятно, это кто-то из прежних ваших клиентов. А видом добропорядочный такой и уж совершенно-совершенно безобидный, иначе бы я не предложила ему подождать. Может что-нибудь не так, мистер Холмс? — встрепенулась вдруг наша хозяйка.

— Нет-нет! Все в порядке, миссис Хадсон, — успокоил ее Холмс, и мы пошли доедать наш ужин.

Не знаю, как на Холмса, а на меня выходка этого «добропорядочного» человека произвела гнетущее впечатление. Я поежился, припомнив приводимые некогда Холмсом примеры на тему о том, до какой степени внешность бывает обманчива. Самым обаятельным человеком, по его словам, был знаменитый душитель женщин, а одна из самых очаровательных красавиц Лондона укокошила троих своих детей и сироту-племянницу в придачу, и все это ради смехотворной страховки. Да чего далеко ходить, пресловутый Хромой лекарь так же, по всей видимости, отличался редким обаянием, коли ему симпатизировал не только весь Скотленд-Ярд, но и сам проницательный инспектор Лестрейд.

Не дожидаясь десерта, Холмс вдруг сорвался с места, накинул плащ и куда-то вышел, но вскоре вернулся. Я еще пребывал за столом, дочитывая свежий номер «Ланцета», и, поскольку явно переел, настроился просмотреть перед сном журналы и лечь пораньше, но Холмс вдруг выпалил:

— Ватсон, перебинтуйте мне пожалуйста ногу, через двадцать минут мы выходим.

— Через двадцать?! Ничего себе — после такого-то ужина.

Вот эдак всегда, без малейшего даже предупреждения. Ну что ему стоило намекнуть о том за столом я хотя бы умерил свой аппетит. Нет! Надо со всего маху разворачивать перегруженный дилижанс, чтобы все трещало и все кричали! А иначе не будет нужного эффекта. Что ж, таков его стиль. Оставалось смириться.

— И оденьтесь, как в театр.

— Мы идем в театр? — уточнил я.

— Нет, просто у них собака. Так что, пожалуйста, Ватсон, смокинг и все такое.

И будто желая пресечь с моей стороны всякие вопросы, Холмс взял скрипку и впервые за долгое время заиграл.

Делать нечего, я пошел переодеваться под эти божественные звуки, на ходу размышляя: «У них собака, значит, надо одеваться, как в театр? Какая тут связь? А допустим, собаки у них нет? Тогда что? Тогда и смокинг ни к чему? Ну? Элементарно же, Ватсон!» — подхлестывал я сам себя, но безуспешно. В голове была неразбериха от самых бредовых выводов. До чего я отупел, не вижу очевидного. Что же, их слишком привередливая собака набрасывается на всякого, кто не одет, как в театр? А что? Если хозяин, заядлый театрал, приучил животное со щенячьего возраста к смокингам, то теперь, оно понятно, раздражается, видя простой сюртук.

С особой тщательностью повязав галстук и почистив цилиндр, я выбрал самые эффектные из своих запонок и непроизвольно поежился, а вдруг собачка не одобрит. Чтобы немного уравновесить силы и остудить эстетический пыл привередливой псины, я прихватил свою самую крепкую трость, так сказать самое «веское доказательство», и, спустившись в гостиную под бравурную музыку, стал ожидать антракта. Темп, в котором играл теперь Холмс, весьма соответствовал моему нетерпению. Наконец, так же неожиданно, как начал, Холмс закончил этот головокружительный дивертисмент. Пополировав рукавом куртки и без того блестящий лак скрипки, он бережно уложил ее в футляр. Кажется, это единственная вещь в нашем доме, которая удостаивалась такого нежного обращения.

Тогда, пользуясь случаем, я и задал свой вопрос:

— А при чем тут собака?

— Собака? Какая…Ах, да. У меня, дорогой Ватсон, созрело намерение осмотреть дом на Мортимер-стрит.

— И у них там собака?

— Именно. Вот вы и будете отвлекать ее внимание.

— С помощью трости?

— Да. Сможете?

— А какой породы собачка?

— Это я только что выяснил — большая, лохматая дворняга.

— Дворняга? Ну, с дворнягами не скоро договоришься, это тебе не вялая, безмозглая элита.

— Вы правы, друг мой! Дворняжка — настоящий цербер, зубы, как у леопарда, да и резвости совершенно небывалой.

— Но в таком случае, что ей моя трость, даже самая тяжелая, только разъярит больше.

— Это нам и требуется.

Я содрогнулся. Биться один на один с большой разъяренной дворнягой представлялось мне верхом легкомыслия. Конечно, если это необходимо для дела…

— Помилуйте, Холмс, но при чем тут смокинг? Рвать в клочки хороший смокинг… это выше моего понимания, — решительно заявил я, оправляя блестящий лацкан.