- Как это было, Стайлз?
Она всегда говорит с интонацией, от которой хочется построить вокруг себя стены и обвязать их колючей проволокой. Она говорит так, что Стайлз начинает думать, будто действительно
хочет рассказать Дж. Остин о том, что произошло.
Прямо сейчас он чувствует себя маленьким мальчиком, жертвой педофила. Перед ним стоит большой плюшевый медведь, и добрый полицейский мягко говорит: “Покажи, где тебя трогал этот человек?”
Стайлз не хочет показывать. Он хочет домой, потому что после сегодняшнего его беспрестанно тошнит, и даже четырежды выблеваный завтрак никак не облегчил ситуацию.
Ему насрать на доброго полицейского - он хочет увидеть Дерека.
***
Хиккен говорит о том, что галлюцинации возможны, но он не говорит, насколько серьёзно они проявляются.
Наверное, он и не должен, в самом деле. Потому что - откуда он знает?
Потому что Стайлз его десятитысячный пациент, и он элементарно забывает сказать что-то вроде: “Осторожнее, мальчик мой, у тебя может крышу сорвать от страха, когда ты увидишь что-то вроде…” или “Съешь в три раза больше таблеток успокоительного девятого сентября, потому что иначе твоё сердце можно будет найти где-то за пределами твоего тела, так сильно оно будет лупить в груди, когда…”.
Ну или на худой конец: “Залепи себе рот скотчем перед тем, как ложиться спать в пятницу. Твои вопли услышит половина квартала, когда примчится отец и будет судорожно обнимать тебя, пока ты будешь лягаться и орать, как резаный”.
Хиккен - предатель.
У Стайлза такое чувство, что это всё подстроил он.
Так он ему и говорит перед встречей со своим психологом, но тот лишь треплет его по волосам с отеческой улыбкой, как будто имеет на это право. Как будто тот факт, что Дональд уже два с половиной месяца втыкает в его руку иглы со шнурами капельниц, позволяет ему вести себя так.
Ничего сверхъестественного не произошло.
В том плане, что - ну, это предполагалось, этого ждали и восприняли как норму. Врачи. Стайлз же решает, что ещё одного раза он не переживёт. Поражение височной доли не приходит само - оно даёт нифиговые бонусы.
Он просыпается посреди ночи потому, что у него в очередной раз пересыхает во рту. Такое бывает часто, поэтому на столе всегда стоит стакан с водой.
Стайлз поднимается, протирая сонные глаза. В голове слишком тяжело. Лоб, виски, всё лицо застывшее, будто кто-то залил его запузырившимся от липкого сна цементом. Добираясь до стола, он практически не поднимает век, нашаривает стакан и выпивает залпом, но легче не становится.
Тело рушится на стул, а душа рушится в тартарары. Что-то в его голове напряжено до состояния гудящей струны. Гудение это нарастает, давит, жмёт на барабанные перепонки, наверное, что-то подобное ощущают наркоманы во время своих приходов.
Это не кайф. Это что-то, перекручивающее тебя на части.
Стайлз разлепляет глаза, когда стакан с грохотом падает на пол. Не разбивается - только катится к окну, поблескивая в ночном свете. Почти докатывается до стены - Стайлз тупо наблюдает за этим, чувствуя, как в груди начинает распухать сердце, - и приоткрывает рот, когда из него, долбаного стакана, начинает вдруг литься вода. На пол, впитываясь в ковёр, достигая босых ног, поднимаясь. Холодная, прозрачная.
Стайлз смотрит, как она поднимается на уровень свисающего с постели одеяла. Иррациональный ужас душит, не даёт произнести ни слова. Позвать отца. Вскочить на ноги. Хотя бы что-нибудь.
Стайлз с силой щипает себя за плечо. Он знает, что это не сон, потому что ему больно. У него пять пальцев. Пять и пять. Всё так, как нужно. Кроме воды, заполняющей комнату. Он судорожно моргает, жмурится, трясётся, как помешанный.
Он зарывается руками в волосы и скручивается на стуле, больно утыкаясь позвоночником в жёсткую спинку.
Он сухо рыдает, и чувствует, как вода достигает его лица.
Он открывает рот и кричит, но крика не слышно - только бурлящие немые пузыри вырываются изо рта, наполненные его мычанием. Должно быть, когда они достигнут поверхности и лопнут, весь мир оглохнет от этого ора.
А потом он видит Дерека.
Его застывшая парализованная фигура в глубине светлых стенок бассейна и глубокий ужас в груди, потому что Стайлз понимает, что Хейл не дышит. Он не может дышать.
Рывки руками почти судорожные - он никогда не умел хорошо плавать, но Дерек недалеко. Стайлз может его спасти. Он спасёт его. Прямо сейчас. Он почти забывает о том, что
сам тонет в своей комнате, потому что - вот он, Хейл. Руку протяни и прикоснёшься. И он протягивает - но бассейн вдруг вытягивается, становится глубже. Дерека утаскивает в мутную глубину, и он снова застывает, словно ждёт. И он не дышит. Он ничерта, блядь, не дышит. Его руки и ноги не шевелятся, лицо застывшее и бледное. Это так страшно, что кто-то в голове Стайлза разрывается в безостановочном рыдании -
не тони, не тони, нетонинетони! - это страшно.
Невозможность дышать самому разрывает лёгкие, а Стайлз пытается плыть вперёд, он дёргается, как сдыхающая рыбина, и не приближается к Дереку ни на фут. Он делает гребки и
не может сдвинуться с места, он открывает рот, который тут же наполняется водой, и кричит, словно это может помочь. Он зовёт его,
