Шакспер, Shakespeare, Шекспир: Роман о том, как возникали шедевры - [9]

Шрифт
Интервал

А вот величайшим писателям, поэтам, композиторам и художникам предназначалось состояние игры! Оно было для них естественным, как для птиц – полет, а их уход в озарение прадед считал подобными тому, как дельфин выпрыгивает из воды, чтобы потом, в глубине, двигаться особенно легко и прихотливо.


…Стоп, сигнал усиливается! – стало быть, Уилл Шакспер добрался-таки до кабинета.

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

Не то что он не поднялся с узкой походной кровати мне навстречу; даже не вздувшийся, приподнявший покрывало живот – такой чужеродный в сравнении со смертно исхудавшим лицом и бородкой – поседевшей и поредевшей… Нет, не это потрясло меня. А голос… голос человека, за которым скоро закроется дверь.

– Здравствуй, Уилл… хорошо, что приехал…

Теперь ему не было нужды мямлить: из-за короткого, затрудненного дыхания возникали паузы, похожие на промежутки между неуверенными, меленькими шажками по последней дороге.

– Причастился было… потом спохватился и уговорил старуху… не взмахивать косой до завтрашнего вечера… Она согласилась, что «Бурю» надо сделать существенно лучше… шедевром… Придется поработать, Уилл.

Глава вторая

Марк, 2112 год

Там, в кабинете, не просто пауза, а какое-то оцепенение, омертвление – сигнал не идет.

Что там с ними случилось? – я уже беспокоюсь за этих давно умерших людей, как молодая мамочка – за недавно родившегося первенца… И почему зашкаливают датчики внешнего воздействия, откуда оно, это воздействие, взялось?

Ладно, отвлекусь ненадолго, расскажу еще о теории моего предка.

Подыскивая другие названия трех состояний – названия, позволяющие не упоминать всуе святые, по его представлению, слова озарение, игра, осмысление, – он перебирал аббревиатуры и комбинации цифр, пока не сообразил наконец, что лучше использовать буквы древнееврейского (финикийского) алфавита, которым изначально приписывались вполне пригодные для его целей числовые значения.

Здесь следует упомянуть, что прадед испытывал явную привязанность к трем простым числам: два из них, 3 и 7, любимы человечеством со времен Пифагора, но откуда взялось 11?

Думаю, он с детства был потрясен придуманной Пушкиным комбинацией карт: тройка, семерка, туз – ведь во многих играх именно тузу соответствует число 11.

Как бы то ни было, он выбрал буквы: алеф, ламед и реш – и если мы сложим их порядковые номера в алфавите, то получим: 1 + 12 + 20 = 33 = 3 × 11; просуммировав же приписанные им числа, придем к: 1 + 30 + 200 = 231 = 3 × 7 × 11.

Подытоживая:

Алеф – это состояние озарения; Ламед – игры; Реш – осмысления, а слитным, певучим «АлефЛамедРеш» прадед обозначал всю совокупность возможных состояний тех гениев, чьим душам даровано подлинное бессмертие.

Я идиот! Я самый счастливый идиот в мире! Внешнее воздействие – это же энергия нетерпеливого ожидания всего человечества: «Что будет дальше?!» – все, как и я, ждут сигнала от устройства.

И он пошел! Вот он, мой драгоценный!

25 июня 1612 года

Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни

Очнулся от забытья, а вдохнуть полной грудью не могу.

Похоже на плаванье в шторм: в ушах звенит, в глазах темнеет, но затащившая в глубину волна вдруг слабеет, и тогда скорей наверх, к воздуху – и первый вдох так жаден, так взахлеб, будто получил шлепок от принимающей роды повитухи…

Только вот нет сейчас шлепка…

Что же он топчется на пороге? Где традиционное: «Ужасная дорога, Роджер, а скоро ли ужин?»

Надо его успокоить, не то вдруг решит, будто близкая смерть Shakespearе-лорда заставит Shakespearе-леди позабыть о том, что Shakespearе-джентльмена следует кормить, кормить и кормить. Не экономя херес.

– Проходи же, Уилл, садись… Ужин, как сказала Элизабет, почти готов… правда, в столовой накрыто на двоих, третий прибор, как видишь, не понадобится…

Оказывается, и сквозь дремоту можно говорить весьма складно…

– Извини, что не поворачиваю к тебе голову… от малейшего ее шевеления мозги начинает болтать и швырять… И от этого мысли – врассыпную… как крысы из давшего течь трюма… ну-ка, подхвати образ.

Не подхватывает, что это с ним? Ага, идет к креслу! Не садится, а валится. Так валится, что наверняка из-под зада его поднялась пыль, уцелевшая после недавней влажной уборки… Бедная Элизабет, она так храбро и так безнадежно борется с грязью и пылью! Никак не хочет смириться с тем, что весь мир – это лишь разнообразие форм грязи и пыли.

Заговорил наконец. Голос по-прежнему громок, не говорит, а декламирует, и это сейчас меня радует – не надо напрягать слух и значит, не уплывет в очередной раз сознание.

– Что, черт возьми, ты затеял, Роджер?!

Нет, он все же замечательный актер! Долго подыскивал интонацию – и нашел! И сумел, – ни разу в жизни не понюхав пороху, – изобразить солдата, едва сдерживающего рыдания у тела смертельно раненного товарища.

– Я, видишь ли, Уилл, затеял умирать… Предстать перед Господом… Делаю это, как ты знаешь, не в первый… но теперь уже точно в последний раз… И еще одно отличие от предыдущих умираний… со мною Элизабет…

Сопит, молчит… Как всегда, когда я называю имя жены. Странно все же, что я никогда не ревновал ее к нему, а к сумеречному Джону Донну почему-то ревновал.


Еще от автора Марк Зиновьевич Берколайко
Фарватер

Дед Георгия был сотником Донского войска, блестящим воином и вылитым Тарасом Бульбой: неохватность плеч, косолапость конника, взгляд, жаждущий рубки, – все совпадало досконально. Отец Георгия – потомственный казак – служил в Императорской казачьей сотне и геройски погиб вместе с Александром Освободителем от бомбы революционеров. И самому Георгию на роду было написано стать воином. Но все сложилось иначе… Наперекор Судьбе Георгий решил доказать всему миру, что можно побеждать не убивая. И доказал. Прошел сквозь ад Первой мировой, хаос Революции и пекло Гражданской, но уберег свою бессмертную душу – не убил…


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)