Шабатон - [22]

— Премий? — повторил доктор Островски. — Премий? Ну ты и… штучка…

Он собрал со стола фотографии и встал.

— Подожди, Игаль, — умоляющей скороговоркой продолжала журналистка. — Ты обещал не сердиться. Пойми, мы с тобой замечательная пара. Ты ведь сам не можешь прийти к людям просто так, с улицы, правда? Тебя не пустят в дом, в учреждение, в архив, в ту же больницу в Альмерии, а меня пустят. Меня пустят, потому что я — пресса! Удостоверение журналиста открывает любые двери, а если еще и снимается фильм, то тем более. Люди хотят попасть в кино.

— Я — не хочу! — отрезал доктор Островски. — Будьте здоровы, госпожа Брандт.

— Я знаю английский, испанский и французский! — выпалила она ему в спину. — Ты знаешь русский! Вместе мы сможем понять и перевести всё, что они скажут! Игаль! Игаль…

Он шел по вечернему городу, невольно вглядываясь в лица прохожих. Вроде бы люди как люди… А вот поди угадай, какие чудища, какие безумные выверты кроются под этими аккуратными прическами, за этими морщинистыми или, напротив, чистыми молодыми лбами.

Вот две Нины, две женщины, две предполагаемые дочери одного и того же человека — а может, и не одного, неважно. Важно, что для одной отец — непререкаемая святыня, не подлежащая попыткам пересмотра и принижения, в то время как для другой — даже не враждебное существо — обычную человеческую ненависть еще как-то можно было бы понять — а всего лишь средство, объект публичного полоскания и расчленения… И ради чего? Ради чего, Господи?.. — из карьерных соображений! Потому что одно дело — вытащить папашин скелет из могилы, обвалять в смоле и перьях и под крики зевак проволочь на свалку, как последнюю сволочь, и совсем другое — сделать из этого шоу, напечатать билеты, а потом еще и выставить труп на продажу…

Как можно жить в ядовитом облаке цинизма и при этом не задохнуться, не превратиться в робота, в голем Франкенштейна? И как нормальные люди могут общаться с такими големами?.. Хотя, нельзя отрицать, что эта журналистка — довольно красивый голем, общение с которым, скорее, приятно. Но это уже, наверно, благодаря ее навыкам профессионального интервьюера…

Два дня спустя доктор Островски отыскал в кармане куртки визитную карточку и набрал номер.

— Ты что-то говорила о поездке в Альмерию? — спросил он вместо приветствия.

— Ну наконец-то, — ответила Нина. — Я уже начала думать, что ты не позвонишь…

5

Выгоды союза с известной телеведущей доктор Островски оценил еще до посадки в самолет, когда Нина без тени сомнения провела его в зал ожидания для привилегированных пассажиров. Тогда он еще удивлялся ее нахальной манере по-хозяйски входить в любые двери, в принципе не обращая внимания на запретительные таблички, швейцаров, охранников и консьержей. Чудеса продолжились и позже, когда взлетели и стюардесса с робкой улыбкой предложила госпоже Брандт пересесть из салона для простых смертных в свободное кресло бизнес-класса.

— Спасибо, но, как видите, я не одна, — многозначительно ответила на это госпожа, и девочки в форме, послушно подсуетившись, устроили место и для Игаля.

Поглядывая на него во время полета, Нина потихоньку улыбалась. Как и большинство людей, построивших жизнь и карьеру на цинизме, она не любила циников — ведь, как ни крути, конкуренцию ей составляли именно они, а не увешанные тяжкой броней принципов интеллигенты, которые каменеют от удивления, получив внезапный плевок в лицо или запрещенный правилами удар в пах. Внезапный кандидат в родственники доктор Игаль Островски явно принадлежал к числу вторых. Нина до сих пор не могла без смеха вспоминать возмущение, которым он воспылал при виде камеры на подоконнике, его чопорно выпрямившуюся спину, его гордый выход из кафе. Фу-ты, ну-ты… — театр, да и только.

Хотя театры тоже нужны, не так ли? Да, они неэффективны, да, они не живут, а выживают, да, они уже давно передохли бы, когда б не дотации и помощь со стороны циников… Всё так, но вот ведь что интересно: иногда смотришь на эти театральные интеллигентские сцены — и любуешься, потому как красивы. Красивы! А временами — красивы до умопомрачения. Циником так не полюбуешься, от циника надо беречься, смотреть в оба за своим добром — даже за подметками, чтоб на ходу не сорвал.

В общем, Игаль ей нравился — помимо того несомненного факта, что мог принести проекту неоценимую практическую пользу. Далеко не все крепости берутся с ходу, нахрапом. Кое-где требуется изобразить осаду, походить вокруг да около, а это уже специализация интеллигентов. Ну а кроме того, приятно иметь дело со сверстником: этот простейший вид равенства всегда порождает дополнительное доверие.

Конечно, Нина не полагалась только на это. Красивой женщине не составляет труда заставить мужские глаза бегать по стенам и потолку вроде взбесившихся белок. Эти маленькие хитрости известны испокон веку, но именно поэтому при их применении требуется тонкий вкус и чувство пропорций, дабы главное — не пережать, не спугнуть, не ущемить, Боже упаси, деликатную мужскую душу…

Рассказ о несчастном детстве тоже немало поспособствовал созданию нужной атмосферы. Хотя тут Нина слегка исказила действительное положение вещей. Дом детей в кибуце был не так уж и плох — Давид и Лея росли там же, но им и в голову не приходило жаловаться на катастрофические последствия коллективного воспитания. Просто спустя десятилетие правила были уже другие — с упором на собственную бесценную индивидуальность. В годы юности Нины — в отличие от времен старшего брата — никто не делал страшные глаза, когда слышал: «Это мне не подходит! Этого я не хочу! Не хочу и не буду!»