Съевшие яблоко - [12]

— Четыре.

Мальчик поднял на нее большие удивленные глаза и задумался, детская мордашка потешно насупилась. Секунду он размышлял, хмуря едвавидимые бровки, а потом нехотя вернулся к среднему пальцу. И, для пущей доходчивости, дергая воспитательницу за руку пояснил:

— Четыле, пясь! — Голосок его звенел досадой — эти глупые взрослые никогда ничего не понимали!

Девушка глянула на руки — на среднем пальце с неумолимой арифметической точностью красовалось два кольца: простое серебряное с готической вязью и длинное с клыком. Малыш посчитал их в уме и вслух выдал конечный результат. А остальные дети в группе еще не знали и двух цифр.

Занималась с одаренным Яном почти одна только Олеся. Не потому что другие воспитательницы не хотели этого делать, а потому что он не шел к другим. Взрослых он побаивался, да и с детьми не играл. Каждый день его подводили к ребятишкам, предлагая вступить в игру, малыш послушно подходил, но дожидался, когда воспитательница отпустит его ладошку, и тут же возвращался на свое место. Даже за обеденным столом садился с самого края, подальше от остальных. И тогда ему тоже помогала Олеся — он еще с большим трудом управлялся с ложкой.

Играл мальчик только с конструкторами, с кубиками и планшеткой. Другие игрушки не трогал — просто возить машинкой по полу ему было не интересно. А в дежурство Олеси не отходил от нее не на шаг. Девушка показывала ему буквы и цифры, и он их запоминал, выводя на планшетке. Хотя разобрать эти каракули было непросто. Его пальчики были будто чужие, пришитые к телу и мальчик каждый раз мучительно напрягался, когда ему приходилось ими пользоваться. Зато все, что касалось умственной деятельности выходило у него так легко, будто само собой — он почти мгновенно научился считать, читать слоги и почти сразу простые слова. Так же запросто решал детские задания и головоломки, собирал любой сложности паззлы. И с первого раза, на слух запоминал прочитанные ему стишки. Он постоянно что-то спрашивал, не замолкая ни на минуту и теребя полу халата Олеси: «покажи», «расскажи», «посчитай», «прочитай».

На Яна уходила львиная часть времени, и заведующая уже начала раздражаться и делать замечания, потому что кроме него в группе было еще девятнадцать малышей и до всех просто не доходили руки.

По этому поводу опекуну ребенка уже дважды звонили и несколько раз передавали просьбы через старшую девочку, и вот он, наконец, должен был прийти. Так что Олеся, уча малыша счету, то и дело поглядывала на дверь, девушке было любопытно, интересно как же выглядит родитель, у которого растет такой удивительный ребенок.

Денис Матвеевич же шел в садик с тяжелым сердцем. Он сколько мог откладывал этот визит, вольно или невольно отговариваясь работой. И каждый раз внутренне содрогался при мысли о неизбежности предстоящего разговора, не в силах решиться и приехать.

А все потому, что когда Лиза пошла в местную школу его в течение первого месяца трижды вызывала классная руководительница, и такого стыда и позора профессор не испытывал никогда в жизни. Эти посещения и беседы стоили ему нескольких бессонных ночей, в течении которых он держался за сердце и держал под языком таблетку валидола. Чего ему только не пришлось тогда выслушать.

Теперь проблемы начались и со стороны младшего ребенка, хотя мальчику едва исполнилось три года. Так что профессор мысленно проклиная все на свете, готовился к худшему. Но все-таки шел. Слишком ответственен он был по натуре.

Поднявшись на крыльцо, где сквозь дверь уже доносился отдаленный детский гомон, Денис Матвеевич тяжело мученически вдохнув, отряхнул зонт и толкнул дверь.

За которой его сразу же и с ужасающей силой окатил гвалт и визг. Профессор окунулся в какофонию звуков: криков, шума, свиста, бряцанья пианино, детского плача. Перед глазами запестрело от красок — все, от стен до мебели было размалёвано самыми немыслимыми, самыми вопиющими цветами. В нос ударил густой запах еды, гуаши и чего-то странного, напрочь забытого в далеком профессорском детстве.

Денис Матвеевич осоловело замер на пороге, не зная в какую дверь стучать. До того он только дважды был в этом садике и оба раз еще летом, когда оформлял документы. А потому не представлял в какую группу и за какую из дверей ему надо.

Но буквально через минуту ситуация разрешилась сама собой и навстречу ему выскочила полная воспитательница в белом халате. Та самая, которой он приносил документы. Она так радостно заулыбалась при виде профессора, что он сразу счел это плохим признаком.

— Ой, здравствуйте, — толстуха вытирала запачканные красками руки о большое полотенце, — хорошо, что вы наконец откликнулись. А то звонили-звонили…

Профессор густо покраснел:

— Видите-ли у меня студенты, университет, я… — невольно мямлил он, хотя по сути дела вовсе не должен был оправдываться перед этой простоватой теткой.

Которая, не замечая ни неловкости ни бестактности чересчур громогласно частила:

— Ну понятно: работа-работа, у всех работа. Но тут уж ребенок — ребенок-то — самое главное.

Денис Матвеевич нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Высокому солидному профессору в костюме-тройке с дипломатом в руках среди игрушек, нелепых рисунков и детских визгов было неудобно.