Севка, Савка и Ромка - [26]
Босиком, большими шагами Сева ходил по комнате. Неожиданно он остановился, помедлил несколько мгновений; подойдя к шкафу, достал рюкзак и с лихорадочной поспешностью начал укладывать вещи. Отец в Астрахани. Он поедет туда, найдет его, расскажет о том, что случилось, и вернется.
Уложив вещи, Сева подошел к карте и отыскал Астрахань. Ниточкой измерил расстояние, как делал Илья Фаддеевич, собираясь в путь. Получилось не так уж много: семьсот километров, если напрямик. Из ящика стола достал компас. Астрахань лежала на юго-юго-востоке, где-то за Гусинкой, полями колхоза «Искра», за озером, куда они прошлым летом ездили на охоту, за Сталинградом.
Сверяясь с картой, Сева записал маршрут. Карта была маленькая, не подробная, без железнодорожных путей, и Сева отметил только самые крупные пункты: Сталинград, Солодовка, Тамбовка, Красный Яр, а там недалеко и Астрахань.
Рома и Савка спали, и Татьяна Ивановна не показывалась. Сева подошел к столу и, не садясь, крупными, неровными от волнения буквами написал на листке клетчатой бумаги:
«Савка! Я уехал к отцу, скоро мы вместе вернемся. А ты не вздумай реветь и никому не рассказывай, что я уехал».
Нахмурился и приписал то, что говорил обычно, уезжая в командировку, отец:
«Ты, Савка, остаешься за старшего. Помни это».
Сложил записку и положил ее на подушку рядом с Савкиной головой. Потом вскинул рюкзак, постоял, огляделся, тихо открыл дверь и вышел на улицу. Паромщик переправил через Гусинку бесплатно; это кстати: у Севы в кармане лежало всего-навсего двадцать рублей — его собственные деньги, подаренные отцом перед отъездом на покупку рыболовных снастей.
Были дни уборки урожая, и мимо Степного на Сталинград одна за другой шли колонны автомашин с зерном. Сева поднял руку, и передняя машина остановилась. Шофер оказался знакомый; ребята знали почти всех шоферов, работавших вблизи Степного.
— Куда собрался? — спросил он, закуривая и бросая взгляд на вещевой мешок.
— К отцу! — ответил Сева. — Мне в Сталинград.
К машине подошел, почти подбежал, седой человек в промасленном комбинезоне.
— Авария, что ли? — спросил он, на ходу расстегивая кожаную сумку с набором ключей и отверток.
— Да нет, товарищ Гришин, мальчишка просит до Сталинграда подбросить. Это Ильи Фаддеевича…
— А что, Муромцев в Сталинграде?
Гришин не дождался ответа. Сзади окликнули: «Товарищ колонновожатый, что ж такое творится!» — и он побежал в хвост колонны.
— Сажай парнишку и жми! — бросил Гришин на прощанье.
Сева забрался в машину и лег на брезент, покрывающий зерно.
Мотор загудел, тряхнуло, и машина рванулась, набирая скорость.
«Шестьсот девяносто девять километров до отца. Шестьсот девяносто семь. Шестьсот девяносто шесть», — считал про себя Сева километровые столбы.
Мелькнула тревожная мысль: а как же будут братья, без него? «Они ведь не одни остались. Татьяна Ивановна не даст их в обиду».
Почему-то Сева совсем не мог себе представить Илью Фаддеевича больным, и все-таки острое беспокойство за судьбу отца не оставляло его ни на мгновение.
«Шестьсот восемьдесят четыре, восемьдесят три, восемьдесят два…»
Небо было спокойное, бледноголубое. Заяц выбежал из-под колес и исчез в кустах. Широким клином раскинувшись на небе, летела птичья стая. Потом отстала. Грузовик шел со скоростью шестидесяти, может быть даже семидесяти километров в час, но на ровной степной дороге быстрота почти не чувствовалась. На ходу из кабины высунулась загорелая рука шофера и протянула хлеб с салом и огурец. Поев, Сева свернулся клубком, прижавшись к кабинке — там меньше дуло. Несколько минут он еще следил за километровыми столбами, считал про себя: «Шестьсот шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь…» Он и не заметил, как уснул…
5
Закончив разговор с Рыбаковым, Лебединцев спустился вниз по лестнице. Резким движением открыл входную дверь и, опершись о дверной косяк, остановился. Ночь была по-осеннему холодная и звездная. Из темноты кто-то негромко сказал:
— Закуривайте, старшина!
— Дмитрий Павлович? — узнал Лебединцев управдома.
Карагинцев протянул старшине коробку с папиросами.
— Чего не спите? — спросил старшина, сильно затянувшись.
Вместо ответа Карагинцев предложил:
— Идемте ко мне. Я вон тут живу, на первом этаже… Поговорим.
Видя, что старшина медлит, Карагинцев добавил:
— У меня свободно. Старшие — в лагере, а младшего — хоть из пушки бей: не разбудишь.
— А жена?
— Жена в Сталинграде осталась… С сорок второго бобыль, — отозвался Карагинцев.
Лампа под плотным абажуром, опущенная низко над столом, освещала белую скатерть и до блеска начищенный самовар.
Минуту старшина и Карагинцев, поглядывая друг на друга, пьют крепкий чай.
— Вот какие обстоятельства, — говорит Карагинцев, доливая чай гостю и себе. — Ознакомились?
— Ознакомился, — односложно отвечает старшина.
— Главное, что и обратиться не к кому. Матвей Игнатьевич, школьный завуч, в лагере, Литошин, музейный директор, в Москве… А Татьяна Ивановна женщина хорошая, но верно, что слабая. Разве возможно ей с тремя хлопцами управиться?
— Я сам седьмым в семье рос, — кивает старшина.
— И сколько еще это продлится?! — продолжает Карагинцев. — Вчера Татьяна Ивановна письмо получила. Муромцев сообщает, что поправляется и скоро приедет. А от врача приписка: Илья Фаддеевич не понимает всей серьезности положения. Самое трудное позади, но раньше чем через два-три месяца о возвращении и думать не приходится… Шутка ли, еще три месяца!..
