Сестра сна - [7]

Он проснулся среди ночи от неуловимого звона падающих снежинок. Обезумев от радости, он прыгнул к окну, распахнул его и, ненасытно вбирая в себя звуки, простоял до рассвета. В ту пору брат его Фриц уже не спал с ним в одной комнате. Родители взяли его к себе, чтобы уберечь от заколдованного малыша. Поутру, когда Зеффиха застала сына у окна, лоб ребенка уже горел, а потом десять дней малыш пролежал в постели, испытывая приливы не только страшного жара, но и какой-то необъяснимой радости; за полдня он пропевал все богослужебные песни годового круга.

В то время он мало что смыслил. Он не понимал, почему ему надо молчать, когда в дом входит чужой, а вот брату дозволяется во все встревать. Не понимал, почему мать не хочет послушать вместе с ним великолепный ночной перезвон снежинок. Не понимал он, почему не дозволяется трогать мать за мочку уха, когда ей хочется спать. А уж когда она запрещала ему петь, малыш заходился таким душераздирающим плачем, что в конце концов она сдавалась и разрешала петь хотя бы в ночные часы.

Пришло время открыть тайну этого ребенка, иначе не понять странного поведения Зеффихи. Элиас обладал стеклянным голосом, — как выразился его дядя Оскар Альдер, органист и учитель местной школы. С точки зрения медицины этот феномен необъясним, он из разряда врожденных. Когда ребенок начинал говорить, у него получался лишь какой-то тонкий свист. Голосу были неподвластны чисто разговорные интонации, он не модулировал, но как бы высвистывал всегда один и тот же ровный звук. От этого обстоятельства Зефф еще при крещении ребенка испытал жутковатый озноб, увидев в этом несомненный знак проклятия и позора. Тогда он не проронил ни слова, впрочем, он не привык зря ворочать языком.

В тот день, когда луна и солнце зависли на противоположных краях небосклона, пятилетний Элиас крадучись выбрался из своей комнатенки. Что-то звало его. Тянуло вниз.

Никому до него не было дела. В Эшберге вообще не слишком заботились о детях. Когда во время страшной грозы один из малолетних Альдеров утонул в бурой разгулявшейся воде Эммера, его матери это стоило нескольких смиренных слов о том, что каждому, видать, уготован свой путь и Господь взял детку в назначенный час.

Через несколько дней после ненастья Зефф начал разбирать топляк, выброшенный на берег. Право на это с незапамятных времен было закреплено за крестьянами. То, что при этом кому-нибудь доставалось, становилось его собственностью, его лесом. Разбор леса был поводом для вековечных споров и кровавых стычек, так как случалось, что здоровенная ель, прихваченная на лесных угодьях соседа, упорно выдавалась за дар непогоды. На прибрежный промысел Элиасу дозволялось ходить с отцом. И там мальчуган открыл одно место, вернее, обточенный водой камень, который таинственным образом влек его к себе. Зеффу бросилось в глаза, как мальчик, возившийся в иле и песке, вдруг замер, скосил голову вбок, будто напряженно к чему-то прислушиваясь. Потом какая-то сила сорвала его с места, и он, словно настеганный, полез наверх через прибрежные заросли. Едва лишь все открывшееся ему — ил, галька, жуки, тритоны, трава и прелые листья — обрело звуковой образ, Зефф окликнул сына по имени, напоминая, что малыш не один в глухом месте. Это так сильно напугало ребенка, что он заплакал навзрыд и еще долго не мог успокоиться.

Он словно врос в каменный уступ, на котором стоял, и Зефф вынужден был силой стащить его и увести оттуда.

Основываясь на этом наблюдении, мы можем утверждать, что чудо не грянуло как гром среди ясного неба, но возвещало о себе исподволь, можно сказать, по-человечески.

Камень звал. Элиаса тянуло вниз. Он потихоньку спустился по лесенке и через гумно пробрался в насыщенный теплыми парами хлев. От него шла тропинка, не видная из окон дома. И все-таки он пустился бегом, бежал до тех пор, пока не почувствовал себя вне досягаемости родительского ока. Присвистнув от радости, он чуть не кубарем покатился вниз, к руслу. Но Зефф, который раскидывал навоз на соседнем хуторе, видел мальчика. Видел крошечную человеческую фигурку на белом полотне поля. Видел, как, петляя, катилась она к опушке. Зефф воткнул вилы в мерзлую землю, сложил ладони рупором и собрался гаркнуть ободряющее слово, но передумал. Ему не хотелось нарушать радостное одиночество ребенка. Зефф уперся взглядом в темную стену леса, за которой исчез мальчуган. Потом схватил вилы и с силой, даже с яростью вонзил их в дымящуюся кучу навоза. «Проклятье! С малышом-то неладно!» И ком, поддетый вилами, полетел под гору дальше, чем другие.

Так и шел он, этот странный ребенок, стараясь не оступиться на заиндевелой земле. Он брел уже полчаса или больше, карабкаясь по камням, умело обогнул первый водопадик, потом второй. Он не раз останавливался на своем пути, так как не мог насытиться звонким падением колючих снежинок, бесконечным потоком скользивших вниз. В каком-то озорном вдохновении Элиас поддевал снег носками своих тяжелых, громоздких башмаков. И снежный паст разлетался облаком искрящихся брызг, наполняя воздух таким разнообразием шорохов и щебетаний, какого Элиасу еще не доводилось слышать. Даже чудесный перезвон снежинок, поразивший его в ту ночь, не шел в сравнение с этим грандиозным концертом.