Сестра сна - [9]

Начался неописуемый концерт шумов и звуков, издаваемых всеми тварями и всей природой с ее неисчислимыми солистами. Мычание и блеяние, фырканье и ржание, звяканье сбруи, шлепки коровьих языков по глыбам соли, взмахи и щелканье хвостов, хрюканье и трели, выхлопы и рулады кишечных газов, хрумканье и лузганье, писк и свист, лай и мяуканье, гогот и карканье, щебет и трепет крыльев, шуршание скребущих землю когтей…

А взгляд его уходил все глубже и дальше. Элиас видел обитателей моря: пение дельфинов, грандиозные раскаты предсмертной жалобы китов, аккорды неисчислимых рыбьих косяков, писк планктона, стрекот икрометания. Он видел гром водопадов, разломы горных пород, слепящее клокотание лавы, говор приливов и отливов, шипение огромных масс воды, пожираемых солнцем, рокот, треск и бормотание неисчислимых облачных хоров, звуковые переливы света… Да разве передашь это словами!

О последнем же звуке можно сказать, что в силу своей хрупкости он должен был потонуть в шуме Вселенной. Но он держался и не пропадал. Шел он от Эшберга. Это было глухое биение сердца еще не рожденного ребенка, эмбриона, зародыша будущей женщины. Элиас забыл потом все, что видел и слышал, но этот звук забыть уже не мог. Это билось сердце существа, предназначенного ему самой вечностью. Это билось сердце его возлюбленной. Трудно себе представить, как вынес он этот неотразимый ритм, и трудно поверить, что Элиас не сошел от него с ума.

Будь он обычным человеком, он попросту оглох бы. Уму непостижимо, что слух его нисколько не пострадал, во всяком случае нам неизвестно о каких-либо пагубных для слуха последствиях этого происшествия. Видно, Господь еще не выпустил его из рук своих.

После этого страшного испытания слуха у ребенка исчезли телесные деформации. Глазные яблоки приняли прежние размеры, позвоночник выпрямился, сведенные судорогой члены расправились. Равно как встали на место и вывороченные наружу челюсти. Но влажная желтизна глаз уже не имела того меланхолически-зеленого оттенка, который придавал им сходство с дождевыми каплями. Волосы на затылке выпадали прядями, во рту не осталось ни одного зуба. Однако этот изъян был заметен недолго — выросли новые зубы, смена их произошла необычайно рано. Помимо таинственного пожелтения радужек с ребенком произошли и другие изменения, загадочные не в меньшей степени.

Хрупкий голос начал ломаться. Он стал крепнуть, наливаться как силой, так и краской. У ребенка оказался полнозвучный бас. Эта метаморфоза настолько переполошила деревню, что родители, дабы избежать позора, решили держать сына взаперти и впредь выдавать его за припадочного. Прочие изменения выражались в том, что на висках, на верхней губе, на подбородке, в подмышечных впадинах и в паху появился юношеский пушок. Тело Элиаса Альдера явило признаки возмужалости.

До сих пор остается неясным, как ребенок вообще нашел дорогу домой. Сначала его увидела Хайнциха, забежавшая поболтать в дом Зеффа. В кухне поднимался чад от похлебки, которую Зеффиха готовила на ужин. Она стояла у очага и помешивала варево большой ложкой. Да, на мальчонку пало проклятие Божие, в этом она убеждалась с каждым днем. Хайнциха кивала своей несуразно большой головой и, скучая, водила подагрической рукой по запотевшему стеклу окошка.

— Я как чувствовала, — говорила Зеффиха, — что что-то тут неладно, когда на сносях была, только думала, что это мнится.

И вдруг Хайнциха заголосила во все горло:

— Господи Боже ты мой. Мальчишка-то голый на снегу! Голый!

Противень с грохотом полетел на пол, дверь распахнулась, деревянный башмак слетел на пороге. Зеффиха, спотыкаясь и скользя, устремилась вниз по снежному склону и, распахнув объятия, обхватила ребенка и так крепко сжала его, что он чуть не задохнулся. Она принесла его в кухню и уложила на голую деревянную столешницу, чтобы облечь в какую-нибудь одежку. Когда обе женщины рассмотрели обнаженного Элиаса, на их лицах появилась краска стыда: маленький членик находился в возбужденном состоянии. Зеффиха испуганно метнулась к чану с бельем, выхватила оттуда какую-то тряпку и поспешно перевернула ребенка, дабы скрыть срам от пристального взгляда Хайнцихи, и принялась было пеленать, но при этом так резко нажала на детородный орган, что ребенок закричал дурным голосом.

— Господи Боже ты мой! Ну и голосок! Как олень ревет! — перекрестилась Хайпциха и решила убраться от греха подальше.

Уходя, она, разумеется, поклялась всем самым святым, что ни полсловечка не проронит об увиденном в доме Зеффа, и, вероятно, поэтому уже в воскресенье каждый встречный косил любопытным взглядом в сторону супругов Альдеров. А иные из женщин даже возгордились в душе тем, что хоть и рожали своим мужьям монголоподобных детей, но все же не дьяволят с желтыми, как коровья моча, глазами.

Одна же, а именно Нульфиха, которая была на пятом месяце беременности, возложила себе на живот молитвенник и дала обет. Если плод ее будет телесно и душевно здоров, просила она Деву Марию, то она, Виргина Альдер, обещает каждый месяц возлагать на алтарь Богородицы букетик цветов, покуда живет на этом свете.