Сестра сна - [8]

И Элиас брел все дальше и дальше. Он подтягивал свои штанишки, все выше запрокидывал голову и глубже надвигал на глаза фетровую отцовскую шляпу. Эту шляпу он когда-то случайно надел и больше не желал расставаться с нею. Впоследствии, тревожными ночами, он вытаскивал эту шляпу из пустого мешка и жадно принюхивался к ней, покуда не обретал покоя. Она пахла потом, волосами и хлевом. Эта была шляпа, в которой отец работал в хлеву.

Чем ближе подходил Элиас к камню, обточенному водой, тем беспокойнее билось сердце. Мальчику казалось, что шум его шагов, его дыхание, шорох снега, жалобный треск сучьев, журчанье воды подо льдом Эммера да и все, что было вокруг, постепенно наваливалось на него всей своей мощью и встречало нарастающей силой звука. Когда Элиас вскарабкался наконец на каменистый выступ, он услышал гром, исходящий из его собственного сердца. Вероятно, ему как-то открылось грядущее, поскольку он вдруг запел. А дальше произошло чудо. В тот же день пятилетний Элиас услышал Вселенную.

Между тем голова у него опять замерзла, и он натянул шляпу, еще глубже нахлобучив ее. И это так ударило по барабанным перепонкам, что, оглушенный, он помимо воли сполз с уступа и полетел в снег. Последнее, что он увидел перед собой, был клок окровавленных светлых волос. Во время падения слух обострился еще больше.

Маленькое тело приняло вдруг иной вид. Глаза вылезли на лоб, затопили собой ресницы и расширились до самых бровей. И пушок бровей приклеился к слезящейся сетчатке. Радужки расширились и окрасили собой белки глаз. Их естественный цвет, меланхолически-зеленоватый, цвет дождевой капли, исчез вовсе и сменился густой отвратительной желтизной. Шея ребенка утратила всякую подвижность, и, чувствуя острую боль, он уперся затылком в жесткий снег. Позвоночник изогнулся дугой, надавил на живот, и из давно затянувшегося пупка поползла струйка крови. Лицо ребенка было ужасно, будто его исказили такие вопли от нестерпимой боли, какие только могут издавать люди и твари, живущие на этой земле. Челюсти подались вперед, а от губ остались две узкие бескровные линии. У ребенка один за другим выпали зубы, так как десен уже не было, и трудно понять, как он еще ухитрился не задохнуться. Потом, как это ни чудовищно звучит, у малыша напрягся членик и ранняя сперма, перемешанная с мочой и кровью, тонкой струйкой согрела промежность. В эти страшные мгновения тело Элиаса разом выбросило все выделения, от пота до экскрементов, в необычайном количестве.

То, что он слышал потом, было черным громом сердца. Гром сегодня, гром завтра. Видимо, у него пропало ощущение времени. И мы не беремся установить, как долго Элиас пролежал на снегу. По человеческим меркам, может быть, минуты, а по Божественным, возможно, целые годы, иначе как еще объяснить одно примечательное обстоятельство.

Шорохи, шумы, звоны и все звуки вообще явились ему с такой ясностью, как еще никогда в жизни. Элиас не просто слышал, он видел звуки. Видел, как непрерывно сгущается и вновь редеет воздух. Он заглядывал в бездны звуков и созерцал их гигантские горы. Он видел гудение собственной крови, шуршание волосинок, зажатых в кулачке. А дыхание разрывало ноздри таким пронзительным свистом, что ураганные суховеи казались рядом с ним легким шорохом. Соки и кислоты желудка, бурля и клокоча, сливались друг с другом. В кишечнике что-то ворковало на множество голосов. Газы копились, шипели и с треском разбегались, костные ткани вибрировали, и даже влага глаз содрогалась от глухих ударов сердца.

И еще раз раздался вширь круг, обнимаемый его слухом, и, точно огромное ухо, стал растекаться вокруг того места, где лежал мальчик. Слух простирался на сотни миль к глубинным ландшафтам, слух достигал удаленных на сотни миль областей. Из звуковых кулис его собственного тела с нарастающей скоростью появлялись куда более внушительные звуковые декорации, картины невиданной красоты и жути. Звуковые грозы, бури, моря и пустыни.

В этой чудовищной массе звука Элиас моментально узнал стук сердца своего отца. Но сердце отца билось так неритмично, настолько не совпадая с его собственным пульсом, что если бы Элиас не лежал без сознания, он бы пришел в отчаянье. Однако Бог был беспределен в своей жестокости и не прекращал испытаний.

Потоками невообразимой мощи стихия звука и шума обрушивалась на ребенка. Тут было все: беспорядочный грохот сотен сердец, треск костей, журчание крови в бесчисленных артериях, сухое трение сомкнувшихся губ, скрежет и щелканье зубов, невероятный звуковой сплав икоты, кряхтения, глотания слюны, кашля, сморкания и отрыжки, бульканья студнеобразных желудочных соков, громких всплесков мочи, шороха волос на голове и еще более дикого шороха, производимого звериными шкурами, глухого шуршания одежды, трущейся о кожу, тонкого пения испаряющихся капель пота, мышечной дрожи, крика крови, напрягающего жилы животных и людей, не говоря уже о безумном хаосе голосов и звуков, производимых людьми и всякими тварями на земле и под землей.

И все глубже проникал он слухом в этот гомон, гвалт, в перебранку голосов и шептаний, в пение и стоны, в рев и вой, плач и рыдания, в пыхтение и вздохи, шорох и чавканье и даже в то внезапное молчание, когда на самом деле голосовые связки еще продолжают вовсю вибрировать от звука только что произнесенных слов. И даже гудение мыслей не укрывалось от слуха ребенка. Круг доступных ему звуков постоянно расширялся и доносил до него все более красочные звуки.