Сестра Харуна-ар-Рашида - [62]

Она не выдержала:

— Как ты посмел оставить его одного?

— Он в добром здравии, сейида, в хорошем настроении, чего и тебе желает.

— Ах, да что там говорить с тобой! — махнула она рукой и обратилась к Атбе:

— Мы, наверно, не сможем покинуть Багдад без Хасана и Хусейна. Как ты думаешь?

— Верные люди доставят малюток из Хиджаза прямо в Хорасан, — нашлась служанка. — Верно я говорю, Хомди?

— Верно, верно, дочка! — подтвердил старый слуга.

— В котором часу выезжать?

— Чуть свет, сейида.

— Когда мы будем далеко от Багдада, то даже если поэт и проболтается, никто не станет искать Хасана и Хусейна, — сказала Атба.

— Поклажи бери поменьше, — наставлял Хомдан, — слуги пусть добираются поодиночке, чтоб не вызвать подозрений. Поезжай вдвоем с Атбой, оденьтесь будто наложницы.

Аббаса приняла решение быстро и неожиданно.

— Джаафар не забыл меня! — воскликнула она, едва не заплакав. — Неужели мечты сбудутся? Я готова ехать! Хоть в крашеном одеянии певицы!

После ухода Хомдана настроение у нее снова изменилось: радость сменилась унынием. Женщина была и остается рабыней своих чувств. Понурив голову, бродила Аббаса по дворцу. С детства любила она укрытые от солнца переходы, прохладные галереи с колоннами, внутренние дворики, балконы, опочивальни, покои, гостиные. Привыкла к слугам, тенистому парку, величавому Тигру. И от всего этого нужно будет отказаться, все бросить… Почему? За что карает аллах? Слуг и рабов она возьмет с собой, всех до единого, во главе с Урджуаном. Но остальное-то не возьмешь… А вдруг, раскрыв тайну, брат соберет войско и двинется на Хорасан? Страшно подумать…

Мимо погруженной в раздумье Аббасы со свертком в руках прошла Атба. Аббаса остановила ее, спросила, где Урджуан. Лицо у служанки было покрыто потом и пылью — следит, как слуги пакуют корзины.

— Позови его!

Евнух-бербер явился тотчас же. Он был худощав, обладал длинными тонкими ногами с уродливо развитыми коленками. Его кастрировали в детском возрасте, и на подбородке его не росло ни единого волоска. Возраст, как у всех рано оскопленных, было определить трудно. По внешнему виду ему можно было дать лет тридцать — тридцать пять. На самом деле Урджуану перевалило за пятьдесят.

Вырос евнух во дворце аль-Мансура. Когда родилась Аббаса, его приставили к девочке вместо няньки. Халиф доверил ему свою дочь: аль-Мансур, мать которого была родом из Северной Африки, питал нескрываемое расположение к берберам.

— Ты хочешь поехать со мной, Урджуан? — спросила Аббаса, думая о том, как привыкла она видеть возле себя смуглое безбородое лицо.

— Твои желания — это мои желания, — ответил бербер и, заметив, что глаза у госпожи красные, сам уронил несколько слезинок. — Я твой верный раб, сейида.

— А ты знаешь, куда мы направляемся?

— Куда угодно, сейида! Хоть на тот свет.

— Помоги аллах, чтобы ближе! — вздрогнув, прошептала Аббаса.

Глава LIV ХАРУН АР-РАШИД НАВЕЩАЕТ ЛЮБИМУЮ ЖЕНУ

Халиф не был откровенен: одним доверял больше, другим — меньше, но ни перед кем не раскрывал душу. После беседы с шейхом Исмаилом, решив, что наговорил лишнего, он стал действовать наоборот: пусть дядюшка радуется, что визирю пожалован Хорасан, пусть думает, что бегство аль-Аляви прощено и забыто, пусть Бармекиды торжествуют! Время ждет… Ты еще удивишься, дорогой дядюшка, ой, как удивишься!

Вошел главный евнух, низко склонившись перед задумавшимся халифом, протянул серебряный поднос; когда послание было принято, попятился, не разгибаясь, к выходу.

Харун ар-Рашид развернул пергамент. Он поджидал донесения. Подаренный Джаафару ибн Яхье раб был не только знатоком письма и счета; помимо хороших манер, он обучался самым ловким приемам подглядывания, слежки, проделывания незаметных слуховых отверстий.

Увидев красивый убористый почерк, эмир правоверных удовлетворенно вздохнул — проделка его удалась — и принялся читать. На пергаменте была подробно изложена беседа Джаафара ибн Яхьи и шейха Исмаила. Лицо у халифа нахмурилось, лоб прорезали морщинки.

«Визирь отказывает в пустяковой услуге, сыплет оскорбления! Если он так ведет себя, находясь в Багдаде, что же будет, когда переберется в Хорасан, где его поддерживает население и где он станет недосягаем для меня? — не дочитав послания, подумал Харун ар-Рашид. Он вскочил с ложа и заметался по внутреннему дворику, посреди которого бил фонтан. — Может быть, еще разок встретиться с шейхом Исмаилом? От решения зависит судьба халифата… Посоветует ли он что-нибудь дельное? О чем это я? Старец даже не известил меня о своем посещении визиря! Будет хитрить, изворачиваться, начнет возражать против крутых мер. Нет, его мне не надо! Эх, отыскать бы человека с достаточно высоким положением и сговорчивого, податливого. Зубейда! Как это я забыл о Зубейде?! Искренне ненавидя Бармекидов, она будет поддерживать…»

Он дважды хлопнул в ладоши.

Когда солнце опустилось за излучину Тигра, из ворот замка Вечности выехали два молчаливых всадника.

— Кому-то, видать, не снести головы! — пробормотал стражник, провожая взглядом Масрура, важно восседавшего на грузной лошади.

Взошла луна, осветила предместье, утрамбованную дорогу. При виде широкоплечего ферганца — кто его не знал в Багдаде! — прохожие шарахались в сторону и не обращали внимания на закутанного в поношенную абу слугу, который, стараясь не отставать от хозяина, усердно подгонял мула.