Сергей Нечаев - [15]
…»— писал в своих уже не частых письмах на волю Нечаев.
Так прошла весна 1881 года. Проходило лето, и каждый уходящий день больно отзывался в сознании Нечаева. Он напрасно терял самое удачное для побега время. Усиливались строгости в равелине. Со дня на день могли напасть на след нечаевской организации. Приближалась зима, а тогда — без связей, без помощи — не бежать.
В тяжелом раздумье проводил Нечаев потускневшие дни. 16 августа рано утром шепотом подозвал его часовой. Без прежнего радостного нетерпения, а с тяжелым предчувствием, — он привык уже к дурным вестям, — подошел Нечаев к глазку.
— Друг твой… умер.
Тогда Нечаев решил, наконец, бежать без чужой помощи.
Под матрацом тюремной койки лежала солдатская одежда. Настала новая зима. Нечаев снова лихорадочно заработал. Каждый солдат получил свою роль. Был назначен день. Все было готово к побегу. Предусмотрено. Через несколько дней настанет назначенный час. И Нечаев окажется на свободе.
Проснувшись, Нечаев вскочил с постели, быстро подошел к двери. Он сегодня должен сделать последние распоряжения, — он неожиданно запнулся. Слова застыли. По коридору шагал незнакомый часовой.
Внесли чай. Со смотрителем вошел новый унтер.
Как же это произошло? Разве не соблюдал он строжайшей конспирации? Разве он ошибался в этих простых искренних людях? Неужели его снова предали! Нечаев горько недоумевал при этой мысли и не хотел ей верить. Действительно: не эти солдаты, любившие Нечаева всей душой, даже на суде оставшиеся верными ему, на суде гордо называвшие его «наш орел», — не они выдали Нечаева.
Предал Мирский. Жалкий человек случайно попал в ряды революционеров, а когда очутился в равелине, смертельно испугался. Испугался, что погибнет его жалкая жизнь, испугался, что забудет оставшаяся на воле невеста. Нечаев увидел в записках Мирского трусость и не открыл ему всех своих планов. Но Мирский все-таки многое знал. Он знал, что солдаты находятся в руках Нечаева.
Мирский, цепляясь за жизнь, предал революционера, и за свое предательство получил фунт рублевого табаку ежемесячно и фрукты на третье блюдо к обеду.
Новый царь, Александр III, сумрачно слушал доклад министра внутренних дел.
«В силах ли бороться с Нечаевым даже власть царя? Он снова встает кровавой угрозой, снова простирает руку над троном… Нет, Нечаев должен исчезнуть с лица земли, не в каземате, не в подвале, откуда он вырвется, — он должен исчезнуть совсем, навсегда…»
Но царь не выдал своего страха. Его лицо все мрачнело и мрачнело. Когда кончилось чтение, он неуклюже сказал:
— Более постыдного дела для военной команды и ее начальства, я думаю, не бывало до сих пор.
«Постыдное дело» кончилось для нечаевских друзей, солдат равелина, ссылкой в Сибирь, сдачей в дисциплинарные батальоны. С самим Нечаевым также решено было покончить.
Узника перевели в камеру № 1. В изолированном малом коридоре равелина он был теперь отрезан не только от мира, но и от внутренней жизни тюрьмы. Нечаева лишили прогулки. Резко ухудшили питание.
Какое наказание можно было придумать для этого человека, лишенного всех прав, всех надежд, всякого смысла в жизни? Каторжные работы были б для него несказанным облегчением. Цепи и карцер ничего б не прибавили к его пыткам… Нужно было просто покончить с его существованием.
Правительство не наказало Нечаева за его деятельность в равелине. Ему даже не сказали об этом ни слова. Его только перевели в еще более сырую, еще более страшную могилу. Его совсем лишили воздуха, почти лишили пищи. Он лежал на своей постели и медленно страшно умирал…
Такова была месть царя.
«Содержавшийся в камере № 1 Алексеевскою равелина арестант сего 21 ноября 1882 г. около 2-х часов пополудни умер от общей водянки, осложненной цынготною болезнью, о чем вашему превосходительству донести честь имею».
Арестант в камере № 1 — Нечаев. Даже после смерти нельзя было назвать его имени.
Поздней ночью, таясь от постороннего взора, вынесли тело Нечаева из равелина. Где его похоронили — никто не знает.
