Серебряное блюдо - [2]

Знает мир, сожженный дотла,

Сколько мук ты перенесла.

Знала ты в те страшные дни,

Что и ночью-то плакать — ни-ни!

А разве вдомек палачам,

Что зубки болят по ночам!

Минул ужас, и страх прошел.

Написали большой протокол.

Нет теперь у нас старых проблем:

Разрешается плакать всем!

Лунной ночью, в кроватке своей,

Встань и плачь на глазах у людей, —

Плачь, дитя мое, в голос, навзрыд

Мир свободы поймет и простит.

Доброй власти рука — крепка!

Можно плакать наверняка.

И Премьер с крестом на груди

Не прикрикнет тебе: «Прекрати!»

Ты, дитя, от зари до зари

Добрый мир этот благодари,

Часовым у закрытых дверей

Ты «Спасибо!» скажи поскорей.

И тогда справедливый Закон

Вмиг отвесит тебе поклон.

Ну, еще б! Это ль видано:

Право плакать тебе дано…

Ночь темна — ни зги не видать.

На границах военная рать.

Ты границу пройди — и с тобой

Флот и армия вступят в бой.

Ты проснешься ночной порой,

Ты уйдешь в рубашонке худой,

Проскользнешь, как тень, по снегам.

Ночь не выдаст тебя врагам.

Узел джойнтовский[2] — скорбный гнет —

Как тростинку тебя согнет.

Хлеб скитании — тяжелее свинца, —

Он от «Унра»[3] — родного отца.

Всем опасностям наперерез,

Ты пробьешься сквозь черный лес,

Твой побег из земли оков

Мы запомним во веки веков.

С утлой лодки, ночною порой,

Ты увидишь свой берег родной —

И навек рассеется мрак.

Ты пробьешься. Да будет так!

Дух скитальческий свой укрепи.

Распадутся звенья цепи!

Наши парни во мраке ночей

Ждут сигнала с лодки твоей.

Ни причала, ни мола тут…

На руках тебя перенесут!

В этом парне — вся твоя жизнь.

Ты прижмись к нему крепче, прижмись!

Злобной воле врагов вопреки,

Бьют здесь радости родники.

Здесь падет произвол вековой.

Этот берег пустынный — твой!

Розовеет рассветная кровь.

Рождена ты для жизни вновь!

Тверже камня в лишениях став,

В трудной жизни и смерть испытав,

На тебя будут парни глядеть —

На дитя, победившее смерть.

На земле обновленной мечты

Засмеешься впервые ты!

В руинах Пер. Д. Маркиш

В руинах воюющего Сталинграда играют дети, а женщины сушат там белье.

(из заметки корреспондента).

Жизнь бурлит и в бою — до последней кровинки.

Не рожден еще в мире палач Бытия.

Жизнь восходит впотьмах огоньком керосинки,

На веревках трепещет крылами белья.

Гибнет город на Волге, как факел пылает.

Мальчик скачет по праху на палке верхом.

Мама мальчика в ужасе руки ломает!

«Непоседа! Кем станет он в мире таком?!»

И плетется к соседке за мискою старой, —

В ней, на глиняных стенках — столетий отвар

Уцелела она при злодеях-татарах —

Да ведь немцы-то будут похуже татар!

И под вой канонады — голодной волчицы —

Закипает похлебка в худом котелке.

Так, пустое: морковка, щепотка мучицы,

Соль да перышко лука в крутом кипятке.

Жизнь бурлит и в бою — до последней кровинки,

Не рожден еще в мире палач Бытия…

В дом вернулся отец — кровь на лбу, как росинки,

Он изранен, глаза его — талые льдинки, —

К колыбели с порога он, слез не тая.

Умирая, глаза закрывая навеки,

Видит он огонек своего очага…

И кровавого, страшного времени реки

Боль его и надежду уносят в века.

Зверь опасный народу и городу вырыл

Яму смрадную, яму могильную, — но

Лишь домашний очаг — место смерти и пира.

А историю этого странного мира —

В Судный день нам увидеть ее суждено.

Завтра Пер. Х. Райхман

Рек Адаму Господь: «Вот богатства мои!

Не покинь бедняком мою сень:

Выбирай!» И Адам, вняв совету змеи,

Выбрал в дар себе «завтрашний день».

Указал он дрожащей рукой на ларец —

На сокровище в красном футляре,

И сказал со слезой: «Дай мне „завтра“, Творец:

Вся надежда моя — в этом даре!»

Внял Адаму Господь. Взял он дар — и ушел.

В небе ангелы знали о нем:

Его поле — пустырь, и шатер его гол,

Но владеет он завтрашним днем.

Обрабатывал землю он в поте лица

И терпел изнурительный зной —

И в томительном этом труде без конца

Жил он мыслью: «Ведь „завтра“ со мной!»

…И прошли поколенья… Блуждали, как тень,

Сквозь потемки людские потомки.

Укреплял их в пути этот завтрашний день,

Что был спрятан на дне их котомки.

И осталось в анналах бесчисленных лет

Много саг про бесчестную ловлю —

Как украли тот клад, излучающий свет,

Разменяли на мелочь фальшивых монет

И пустили на рынок — в торговлю.

Но всегда и везде, в смене дней и ночей,

Та же песня бессмертного автора

Заглушала стон мук, звон цепей, свист бичей:

Это — вечная песня про завтра.

И по нынешний день — и на наших глазах,

В грозном мраке, сквозь бурю и вой,

Мать младенцу поет, улыбаясь в слезах:

«Светлый завтрашний день — будет твой!

Хоть народ твой сегодня унижен и сир,

„Завтра“ даст тебе вольную новь.

То наследье веков принесет тебе мир,

Хоть футляр его красен как кровь.

Для тебя[4] пролегают, дитя мое, путь

К этой ярко-сверкающей цели.

Спи, мой сын!» Но ребенок не может уснуть,

Тихо плачет в своей колыбели.

И, услышав тот плач, прародитель Адам

Шевелится в могиле устало.

От обиды бедняге не спится и там:

Его «завтра» еще не настало!

Сам же завтрашний день, что дремотой об‘ят,

Тоже слышит тот плач с возмущеньем,

И когда его щупает вдруг дипломат —

Содрогается он с отвращением.

Слухи, тайны вокруг — словно шепчет злой бес —

И он чует с безмолвным проклятьем,

Что пороки людей, капитал, интерес

Собираются снова играть им.

И свой краткий закон он вещает во мгле,

Проникая в глубины сердец: