Сердцеедка на миллион долларов - [12]

— Брук?

Видимо, от возбуждения она впала в ступор.

— Извини. Я начну рассказ с бабушки, матери моего отца. Она умерла, когда мне было семнадцать, но мы с ней были родственными душами. Именно Грэмми заразила меня любовью к искусству. Когда мне было двенадцать, она взяла меня с собой в Париж, и мы посетили Лувр. Я помню, как в оцепенении ходила по его залам. Это было самое захватывающее впечатление в моей жизни. Великие художники, скульпторы. Во мне что‑то изменилось. Будто первый раз в жизни я оказалась в нужном месте в нужное время.

— Должно быть, бабушка была особенной женщиной.

— Да, точно. Я была раздавлена, когда она умерла. Совершенно убита горем. Однако приняла несколько решений по поводу собственного будущего. Во‑первых, захотела стать художницей. Во‑вторых, часть моего наследства запланировала потратить на путешествие по великим художественным музеям Европы. В память о бабушке.

— А еще?

Она улыбнулась.

— Да, и еще кое‑что. Я хочу открыть в Ройале художественную студию для детей и молодежи. Детей водят на уроки фортепиано, балета, футбола, однако они нуждаются в творческой самореализации, а родители часто не знают, как это осуществить.

— Мне это кажется отличной идеей.

— Мне тоже. Я даже пошла в банк и заполнила документы для оформления кредита на развитие малого бизнеса. Залогом послужит мое наследство. Я надеялась, что мои родители позволят мне взять часть денег.

— Предположу, что они не разделяли твои взгляды.

Она покачала головой.

— Я могла бы уговорить отца, но мать была решительно против, а он делает все, что она скажет. В тот день разыгралась ужасная сцена, и поэтому я поехала в Джоплин.

— А, так ты хотела досадить родителям.

— Нет, не в этом дело. Я просто очень устала от их попыток полностью контролировать мою жизнь. Уверена, ты думаешь, будто я преувеличиваю или слишком остро реагирую, но это не так. Мой брат был помолвлен, а его невеста Шелби сбежала из‑под венца. Мои родители шантажировали ее, пытались заморозить ее счета, выслеживали, как дикого зверя.

— Боже мой. Дорогая, нужно отвлечься от всех проблем. Давай подышим свежим воздухом.

Брук вылезла из пикапа и потянулась.

Они расстелили шерстяное одеяло под деревом и поставили на него корзину с едой. В желудке у Брук заурчало. Еда была прекрасной, но ее внимание было приковано к привлекательному мужчине, который находился так близко. Она мечтала, каково это, если прямо сейчас его поцелует. По‑настоящему.

Остин ел молча. Брук любовалась его профилем. Он олицетворял собой типичного техасского ковбоя.

— Расскажешь мне о твоей жене?

Остин внутренне поморщился. Он ожидал этого вопроса, потому допил лимонад и начал рассказ.

— Дженни была лучшей. Она бы тебе понравилась. У нее было большое сердце, но и характер тоже имелся. В молодости мы ссорились, как кошка с собакой. — Он тихо рассмеялся, вспоминая прошлое. — Зато как мириться было приятно.

— Где вы познакомились?

— В колледже. Довольно обычная история любви. Я всегда знал, что буду архитектором. Дженни хотела стать педагогом. Потом преподавала испанский в школе, пока не заболела.

— Когда это было?

— Мы были женаты почти пять лет, жили в Далласе. Зимой она простудилась и все никак не могла выздороветь. Нас это не беспокоило. Но когда стало хуже, я заставил ее пойти к доктору. Новости оказались плохими. Четвертая стадия рака легких. Она никогда не курила, как, впрочем, и остальные члены ее семьи.

— Мне очень жаль, Остин.

Он покачал головой, даже сейчас чувствуя, как горе запускает в его душу свои щупальца.

— Мы прошли через два года ада. Дженни была рада, что мы не успели завести ребенка. Она не хотела, чтобы он остался сиротой.

— А ты? — Серые глаза Брук переполнились болью. — Может быть, ребенок стал бы для тебя утешением.

Он уставился на нее. Никто никогда не спрашивал его об этом. Ни Дженни. Ни Одра. Никто. Иногда такая мысль приходила ему в голову: хорошо бы иметь дочку, похожую на Дженни. Но потом у жены начался курс химиотерапии, и беременность стала невозможна.

— Ничего бы не получилось. Я не умею обращаться с детьми.

— Понимаю.

— В конце концов, Дженни была готова умереть, а я был готов отпустить ее. Невозможно было дальше переносить все это. Она боролась до последнего, борьба потеряла смысл. Когда это случилось, я несколько дней ничего не чувствовал. Все казалось нереальным. Ее похороны. У меня даже не оказалось дома, куда я мог бы вернуться.

— Что случилось с твоим домом?

— Когда болезнь Дженни достигла той стадии, что я уже не мог работать, так как необходимо было ухаживать за ней, мы продали все и переехали в Джоплин. Одра и я составили график ухода, привлекая также приходящих медсестер, а в самом конце — хоспис.

— Ты и твоя сестра очень близки.

— Она спасла мне жизнь, — просто пояснил он. — Я не знаю, что бы делал без нее. Потерял смысл жизни, не видел причин вставать с постели по утрам. Одра заставляла меня выходить в мир, даже когда я не хотел. Потом я постепенно начал брать подработки, переезжал с места на место без всякого плана.

— А как насчет твоей карьеры в Далласе?

— Прошло слишком много времени. Я не хотел туда возвращаться. А в Джоплине умерла Дженни, так что не хотел жить и там тоже.