Сердце - [7]

— Мы должны лечить, — напомнил Маде. — Командир знает порядок. Одно посещение — один больной. Мы добры…

— Командир знает, — Горне помрачнел.

А потом решительно свистнул.

— Это обычаи… А есть порядок! Свяжемся с базой, получим подтверждение отмены — и домой! В конец концов, одного туземца мы успеем вылечить и перед отлётом. Трудно ли это, с нашей-то техникой? Которая, впрочем, иногда подводит…

И Горне приложил ко лбу контактный датчик визуальной связи.

Дмитрий Иванович после получасового скитания по улицам под ослабевшим, кропящим через силу, но до мелкой дрожи холодным дождём обрёл спокойствие и мир в душе.

Он забрёл на школьный двор (там, где старый яблоневый сад, поредевший от времени и набегов мальчишек), сел прямо на траву, спиной прислонившись к стволу.

И заснул.

Когда проснулся — уже стемнело. Дождь, как видно, давно прошёл, так что и с крыш перестало капать. Только воздух, свежий и влажный, с едва уловимым и странным в городе запахом моря, был всё ещё грозовым, не растерявшим пьянящую вольность молний.

Но с нагретого за день асфальта шли испарения, и уже собирался над городом серый, душный, ночной туман.

Дмитрий Иванович потянулся и выпрямил затёкшую спину. Болел позвоночник, и ломило в затылке, но…

«Кажется, я не заболел! Совсем! И сердце…»

Было легко дышать. И сердце не чувствовалось в груди. Будто его там и нет.

Вот такая странная получилась свобода. С мокрыми брюками (Дмитрий Иванович и сам удивился тому, как легко и спокойно сиделось ему в мутной луже у корней старой яблони), с курткой в бурых пятнах.

«У меня всё хорошо. Я не простудился. Нет кашля и горло не болит. И жить вот так, под дождями и падающими листьями, я могу ещё долго, очень долго. Дня три, наверное. Это целая жизнь! Длинная жизнь, если хорошенько подумать. Если представить себе эти три… или, скажем, четыре дня — один на один с собой и альбомом. Можно понять, наконец, для чего он мне нужен, этот альбом. Можно увидеть те удивительные разноцветные пятна, линии, фигуры, что появляются в ночном небе, стоит только глянуть на него, на его липкую, затягивающую взгляд темноту. Можно нарисовать… Чёрт, вот фломастеры свои я не взял! Нет, нет, нельзя возвращаться, нельзя. Надо раздобыть… Найти где-нибудь… Да, найти. Только вот надо встать. Ноги затекли, но это ничего. Не страшно. Я обязательно найду… Мне нужны краски…»

Дмитрий Иванович вытянул руку, схватился за ветку, как за единственную опору (не опираться же руками о скользкий ствол), потянул её на себя (мелкие брызги потоком хлынули на голову и плечи, и ватные остатки сна мигом улетели прочь) — и, покряхтев и простонав с полминуты, медленно поднялся.

Необыкновенным был для него этот вечер! Он и сам удивлялся тому, как покладисто ведёт себя обычно капризный его организм (впрочем, крутить баранку да тянуть токосъёмники троллейбуса за канаты тоже не сахар, особенно зимой, но чтобы вот так, в холоде и мокроте — и хорошо, хорошо!), и ещё больше удивлялся тому, как легко относится он, не молодой уж и, вроде бы, не глупый и не легкомысленный (хотя, насчёт последнего — как посмотреть!) мужик к странному (если не безумному) своему поступку и насколько же мало беспокоит его (да нет, не беспокоит вообще!) грядущая непременно тяжёлая и бесприютная жизнь (вот скажем, что есть-то завтра? на сегодняшнем пиве, хоть, говорят, и калорийное оно, а далеко не уйдёшь), жизнь, которую он, возможно, сам сегодня изрядно и сократил.

«А и хер с ним!» — решил Дмитрий Иванович.

И подумал, что, наверное, сказать надо что-то другое, более возвышенное и романтичное.

«Это… как его… умру в погоне за мечтой?»

Нет, такая фраза ему не понравилась.

Какая там мечта?

Последняя мечта (о собственном арбузе, выращенном самолично в дачной теплице) умерла года три назад. С арбузом ничего вышло. То ли климат не подошёл, то ли семена на рассаду выковырял он не из того арбуза.

А больше мечтать было не о чем.

Все остальные мечты исполнились.

«Умру в обнимку с альбомом… И люди узнают…»

Нет. Ни черта они не узнают. Альбом бросят в мусорный контейнер. А его (нет, уже только тело его) повезут в морг на опознание. И Тамарка, наконец, вздохнёт и скажет: «Так я и знала!»

В общем, теперь можно просто жить.

И понять, наконец, какого же чёрта появляются в небе эти проклятые пятна!

— Извиняюсь, — сказал непонятно кому Дмитрий Иванович. — Пиво назад просится…

Он обошёл яблоневый ствол, встал так, чтобы не видели его из окон ближнего дома (хотя и темень на дворе и свет от фонарей до школьного двора и сада едва доходит, но кто ж его знает? и неловко как-то, на виду…), зажал подбородком пакет с альбомом, подрагивающими от подступившего ночного холода пальцами расстегнул ширинку и щедро полил яблоню, давшую ему приют от дождя.

И услышал:

— Нехорошо, мужик. Нехорошо… Смущаешь ты меня очень! Не знаю даже, что о тебе и сказать.

Дмитрий Иванович едва не выронил от неожиданности пакет, но чудом всё-таки удержал. Застегнул поспешно ширинку и, обернувшись, увидел низенького, кривобокого мужичка (такого же мокрого, как и он сам… не иначе, как тоже из бродяг…)

«Чёрт! — с запоздалым беспокойством подумал Дмитрий Иванович. — Я же бродяга теперь!»