Сердце Дьявола 2 - [5]

Не сумел, потому, что превратился в объятый ужасом камень – у моих ног лежал ни кто иной, как Ленчик Худосоков!

Вывел меня из ступора истеричный мужской голос, раздавшийся из-за дверей ближайшей квартиры: "Это милиция!? Это милиция? Приезжайте немедленно! У нас в подъезде стреляют! Вы понимаете – у нас стреляют!!!"

"Стреляют, так стреляют", – подумал я и начал жать курок.

...Первая пуля вошла в левый глаз Худосокова, вторая – в правый, третья – в рот, четвертая – в нос. От последней голова его раскололась. Поморщившись, я засунул пистолет за пояс, бросился к Борису, схватил его в охапку и побежал вниз.

Бельмондо пришел в себя в слесарной мастерской: напуганный моим "макаром" мастер поранил его резаком. Расплатившись, мы поехали на квартиру к Баламуту.

У Николая тоже всех убили – и Софию, и сына Александра, и тещу. Мы нашли его стоящим на коленях над телом жены, кое-как привели в чувство и увели прочь.

* * *

Ехать ко мне было опасно, и я позвонил матери своей старинной подружки. С Татьяной (так ее звали) я познакомился в спальном мешке в первой своей аспирантской экспедиции. Несколько лет назад она вышла замуж за француза, огорченного эмансипацией соотечественниц, переехала к нему, но, будучи весьма осторожной дамой, российские свои метры не продала.

За пятьдесят долларов мать Татьяны разрешила нам пожить пару суток в квартире на Ясном проезде. Через полчаса мы были в ней. Посадив Бориса с Николаем в гостиной, я позвонил Ольге и сказал, что сижу с друзьями в прескверной и весьма перспективной заднице. И посоветовал срочно уехать с Леной на пару месяцев куда-нибудь подальше, а лучше – за границу.

– Что, совсем прескверная задница? – спросила она, не ответив на вопрос о Леночкином здоровье.

– Убили всех у Баламута и Борьки... – ответил я. – И детей тоже... И Худосоков...

Ольга бросила трубку, недослушав.

В очередной раз переживая разрыв с супругой, я вернулся в гостиную. Друзья в прострации сидели на диване. Было видно, что остекленевшими глазами они видят лишь окровавленные тела жен и детей. Первым молчание нарушил Баламут. Пряча красные слезящиеся глаза, он попросил у меня пистолет. Я, пожав плечами, отдал – патронов в нем не было. Взяв оружие, Баламут подошел к Борису и, положа ему руку на плечо, сказал подрагивающим голосом:

– Что-то жить совсем не хочется... Пойдем, что ли, воевать?

– Нет, Николай... Мы пойдем другим путем... – покачал головой Бельмондо. – С одним пистолетом с этой бандой ничего не сделать... Замочат, как пить дать, и посмеются. И поэтому воевать здесь мы не будем, а завтра же поедем на Кырк-Шайтан...

– Ты хочешь восстановить "трешку"!? – догадался Баламут. Глаза у него моментально высохли и наполнились смыслом.

– Да. Восстановим ее, и все будет у нас в руках, все, в том числе, и правосудие.

– Я – в полный рост! А ты Черный?

Я пожал плечами и согласился.

* * *

Трахтенн очнулся от холода. Очувствовавшись, он понял, что релаксатор вышел из строя от нештатных перегрузок, и теперь ему до самой смерти, а точнее 44 грега и 11 мер придется ходить сухослизлым. "Что ж, – вздохнул он, настраиваясь на философский лад, – придется переходить на военное положение". И пнув релаксатор соответствующей кручмой, направился в рубку посмотреть на дисплей, показывающий состояние Синии.

Дисплей к его удивлению "отдыхал". Кровожадные зигзаги WХ целевой планеты обратились в сонные синусоиды, десятые доли цифровых характеристик проводящей зоны менялись как бы нехотя.

"Я успею, я успею разрушить эту планету! – возрадовался вон Сер, съеживаясь от охвативших его чувств. – И стану величайшим героем Марии! И все ее жители до скончания веков будут рассказывать потомкам о моем великом подвиге!".

Вдоволь насытившись ощущением своей значимости, Трахтенн лег спать. С расчетом увидеть во сне бесподобную Мархен.

Глава вторая Сплошной бардак

1. Остановка в Айни. Реминисценции. – Снежный человек не существует. – Остатки на голову.

Прилетев в Ташкент, мы купили на автомобильном рынке подержанный "Уазик" в хорошем состоянии и тотчас уехали на Искандеркуль.

Первую остановку сделали в Айни, располагавшемся в трех часах езды от цели нашего путешествия. Поставив машину в переулке, пошли в чайхану, прятавшуюся под огромной чинарой, взяли шашлыков, салатов, сухого вина и устроились на широкой тахте, покрытой потертыми коврами.

Баламут ел и пил неохотно. По его глазам я видел, что прошлое осаждает его со всех сторон: ведь он сидел в этой чайхане десятки раз. Вон, на той широкой тахте, застланной обшарпанным полосатым покрывалом, он лежал, дожидаясь реанимационной машины, лежал, только что вытащенный из упавшей в Зеравшан вахтовки... Здесь же, убеждая вернуться в семью, его грудь поливала слезами первая жена Наташа.

Боясь, что после Наташи он вспомнит Софию и раскиснет, я рассказал историю, случившуюся с моей матерью в бытность ее полевым геологом:

– В пятидесятом году, мою мамочку Лену спустили сюда со штолен с острым приступом аппендицита. В больнице ее переодели в залатанное солдатское белье – рубашка, подштанники с тесемками – и положили на операционный стол. Заморозили, что надо, и хирург к ней со скальпелем полез... А мамуля моя как увидела его, маленького, черненького, с бельмом на глазу, с руками скрюченными – у такого семечек на базаре купить побрезгуешь – и слетела со стола насмерть испуганной кошкой. И вон убежала. Отец, машину на штольни отправив, коридор шагами мерил; так она схватила его за руку и в подворотню потащила, вон в ту, за той шелковицей. Средняя Азия тогда еще была Средней Азией, и молоденькой девушке появляться на кишлачной улице в нижнем белье никак было нельзя: камнями могли побить.